Ночной волк
Шрифт:
Он произнес как можно убедительней:
— В компании-то веселее… Да садись, тут близко.
И открыл дверцу.
Девчонка глядела с прежним недоверием, и Чехлов с укором произнес:
— Я что, на маньяка похож?
Тогда только она села.
До пельменной было километра три, девчонка молчала, и Чехлов, человек опытный, психолог, со вздохом произнес в пространство, словно бы ища сочувствия:
— Вот так мотаешься весь день — поесть некогда.
Но она и тут не отозвалась. Во послал бог собеседницу!
В пельменной была самообслуга.
— Как тебя зовут-то? — поинтересовался он.
Она косо глянула на него, помедлила, снова глянула и тогда только нехотя назвалась:
— Елизавета.
— Лиза, значит? — уточнил Чехлов. — Или Вета?
— Елизавета, — внятно повторила девчонка.
— Сладкое употребляем?
Ответа не было, и он взял еще пирожные и абрикосовый сок в толстых граненых стаканах. Приятно было кормить голодную дурочку, приятно было чувствовать себя мужиком при деньгах.
Уже на улице он спросил:
— Ну что, Елизавета, куда подбросить?
Она молча смотрела на него — то ли изучала, то ли просто думала.
— Назад, что ли?
Он произнес это почти в шутку, но девчонка вдруг сказала с сумрачным вызовом:
— Ага. Назад.
— Назад так назад, — улыбнулся Чехлов.
Он лихо развернулся — «жигуленок» заскрипел всеми своими суставами — и не спеша покатил обратно к лесу. Настроение было хорошее. Ну, потерял какой-нибудь час, подумаешь — зато душу порадовал. Всех денег не заработаешь. Может себе позволить.
И опять почувствовал благодарность к своему ржавому Буцефалу. Великое это дело — мужик с руками и инструментом. Даже бабки не так важны — важна уверенность, что всегда сумеешь их добыть.
Чехлов вновь поймал себя на том, что даже думать стал другими словами. Доцент с бородкой отошел совсем уж далеко. Шоферюга, водила, левак, калымщик — вот он теперь кто. Другая жизнь. Бывшая кончилась, а теперь другая. Какая лучше? А вот это еще вопрос. Большой вопрос! Надо уж очень хорошо попросить, чтобы он согласился вернуться назад, в неверную контору, где твой завтрашний скудный хлеб полностью зависит от очередной лукавой комбинации хитрозадого толстячка с короткими, но такими загребущими лапками…
Девчонка вдруг сказала:
— Тормозни вон там.
«Вон там» от дороги отделялся короткий, метров в пятнадцать, аппендикс, дальше переходивший в грунтовку. Чехлов притормозил.
— Керосинку-то заглуши, — сказала Елизавета.
Он выключил двигатель. Поговорить хочет? Этого и ему хотелось: угрюмая девчонка была непохожа на деловитых шлюх, которых он возил вечерами и ночью, уже отлакированных профессией, точно знающих что почем — непохожа и тем интересна.
— Ну и чего? — решил он помочь Елизавете.
Но она вдруг ткнулась лицом ему в колени. Истерика, что ли, растерялся Чехлов. Но через секунду-другую растерялся еще больше, потому что никакой истерикой и
— Да ты что?! — почти крикнул он и тут же поспешил оправдать свой испуг: — Люди же ездят!
— Плевать им на тебя, — буркнула девчонка, — у них свои бабы.
То ли сработала ее угрюмая настойчивость, то ли еще что — но Чехлов вдруг почувствовал, что и ему на всех плевать, на всех и на все, и хочется только то, что хочется. Руль мешал, он откинулся к боковой дверце. Волосы у девчонки были жесткие, кожа на щеках нежная. Ох, Лизка… Лизка…
Потом она сказала:
— Тебя-то как зовут?
— Борис, — начал он и вовремя прикусил отчество. Как в двадцать три пришел в школу учителем, так и стал Борис Евгеньичем. В институте солидности, естественно, еще добавилось. Теперь, выходит, помолодел. Отвыкать надо, отвыкать…
— Спасибо тебе, — сказал он, — но это было не обязательно. Я же просто так…
— Я тоже не побирушка, — ответила девчонка, — на хрена мне благодетели. Что надо, заработаю.
— Москвичка?
— Была б москвичка, здесь бы не стояла… Из Курской области.
Потом она все же разговорилась. История была, к сожалению, рядовая. Жила в районном городишке, играла в самодеятельности, готовилась поступать в театральный. Приехала в Москву и не поступила. Возвращаться домой было стыдно…
Дальше можно было не объяснять.
— Живешь-то где? — спросил Чехлов.
Она поморщилась:
— А-а…
— Снимаешь?
— Пустил тут один алкаш.
Чехлов решил дальше не спрашивать, но глупая фраза уже выскочила:
— Просто — пустил?
Елизавета глянула на него почти с яростью:
— Сейчас чего-нибудь делают просто?
Простились по-приятельски. Поколебавшись, Чехлов продиктовал ей номер телефона:
— Жрать захочешь — звони. Только скажи из института и зови по имени-отчеству.
Она достала из сумочки нечто бумажное и вяло, подчеркнуто нехотя, записала номер. Потом вдруг ухмыльнулась и сказала:
— И ты запиши. Трахаться захочешь — звони.
— Никто не обидится? — осторожно спросил Чехлов.
— Ему лишь бы бутылка, — презрительно отозвалась Елизавета.
Она не позвонила ни разу. А вот Чехлов время от времени позванивал. С утра ее отловить было легко. Встречались в приметном месте, перекусывали в дешевых шалманах, как-то само собой сложилось спокойное, не обязывающее приятельство. Тема минета за десять баксов больше не возникала. Иногда, прощаясь, Елизавета весело щурилась:
— Если чего надо — скажи.
— Скажу, — так же, с ухмылкой, обещал Чехлов.
Надобность, впрочем, не возникала. Раза два-три в месяц встречался с Наташей, приятно выматывался, и этого вполне хватало, чтобы следующая встреча не тяготила, а радовала. А смешную провинциальную девчонку хотелось просто кормить. Он и кормил. И старался не думать, чем она зарабатывала в перерывах между тарелками пельменей или котлет.