Ночной звонок
Шрифт:
"Ну, что стоять без толку?" - подумал он, поднялся по лестнице и лег на прежнее теплое место в постель.
– Кто там?
– невнятно, лицом в подушку, сонно спросила Леокадия.
– Никифор звонил... Бабушка наша, ну, то есть мама, померла.
Леокадия минуту лежала молча, соображая, потом тяжело перевалилась всем телом по матрасу, поворачиваясь к мужу, и с неожиданной досадой сказала:
– Так я и знала!
– Придется теперь ехать.
– Ты забыл, что ты записан к профессору-консультанту в поликлинике! Как
Вяло потянулся обычный в их жизни спор. Сразу поняв, что мужу ехать не хочется, Леокадия на все лады стала доказывать, что ехать ему нельзя и не надо, а он с ней спорил и сердился, в то же время надеясь, что она сумеет одержать над ним в споре верх и он нехотя, против воли, сдастся и все обойдется безо всякого беспокойства.
С утра ярко светило солнце, и на веранде, где накрыли стол к завтраку, было жарко так, что неприятно было смотреть на ярко освещенные котлеты, купавшиеся в жирной горячей подливке.
– Хоть бы одно окошко отворили, - поющим голосом безнадежно проговорил Митя, ковыряя котлету вилкой.
– Мухи!
– оборвала Леокадия.
– Родители с тобой не об окнах разговаривают.
– Ну, хорошо, ну, пожалуйста, я поеду, разве я отказываюсь? Просто я предупредил, что понятия не имею, как устраиваются эти самые похороны. Я лично никого не хоронил, меня никто не хоронил, и я даже не видел, как хоронят, но, пожалуйста, я готов! Давайте деньги, еду!
Квашнин примирительно сказал:
– Там соседка есть, которая телеграмму прислала. Зовут Марта. Приедешь - поможешь, что там надо, подкинешь десятку-другую, сколько понадобится.
– Ладно, соображу, в конце концов. Значит, я забираю машину.
– Это еще зачем?
– сказала Леокадия.
– Обязательно ему машину! Из всего себе удовольствие устраивать! Прекрасно можно на поезде.
– Да, прекрасно. Пока я доберусь до города, потом до вокзала, расписания я не знаю, потом там надо на автобусе сколько ехать! А если я на работу в понедельник опоздаю?
– Бери машину, - сказал Квашнин.
Минуту все молча ели, потом Митя удивленно отложил вилку и в раздумье пробормотал:
– Гм... А бабушка-то, значит, того?.. Как же это вдруг случилось? Ему никто не ответил, и он встал из-за стола, ушел в дом и притворил за собой дверь. Стоя у телефона, он долго задумчиво листал записную книжечку, исписанную вдоль и поперек, нашел номер и стал звонить по телефону.
Он коротко переговорил с кем-то, вернулся на прежнее место за столом и стал есть.
– Что это за секреты, двери от родителей затворять?
– пытаясь говорить уверенно, начала Леокадия.
– Кому это ты звонил?
Митя спокойно прожевал то, что было во рту, запил двумя неторопливыми глотками чая, чтобы показать, что он и вообще мог бы не отвечать.
– Владе.
– Этого еще не хватало!..
– Владя была разведенная жена Мити, о которой в доме уже два года не говорилось ни разу.
– Ей-то какое дело?
– Вообще, кому какое дело, когда
– Ну, и ты сообщил?
– иронически скривив набок рот, спросила Леокадия.
– И что же дальше?
– Дальше она, кажется, заревела. Впрочем, возможно, это мне показалось.
– Показалось! Счастье твое, что вы разошлись.
– Угу... И ее тоже.
– Очень может быть. Она, говорят, не растерялась после того, как ушла из нашей семьи!.. Про нее такое рассказывают! Тебе-то хоть это известно?
– Да!
– с глухим рыданием в голосе отозвался Митя и чуть не подавился котлетой.
– Слышал. У нее романы! С мужчинами! Я слышал, но я молчал, чтоб не разбить твое сердце.
– Был шут и шутом останешься!
– с досадой сказала Леокадия.
– А ты, мамочка, лучше не вклинивайся в вопросы, которые, мягко говоря, не входят в сферу твоих непосредственных интересов... Какое тебе до нее дело, раз мне на все это наплевать?
Квашнин постучал ребром ладони по столу.
– Ты с матерью разговариваешь!
– А мать со мной разговаривает, - непринужденно пояснил Митя.
– Так мы и беседуем!
– Помолчите вы оба, - приказал Квашнин и замолчал, прислушиваясь к тому, что творится у него в голове, или в душе, или черт его знает где, откуда возникает это чувство, что совершается что-то неположенное. Он непоколебимо уважал себя за то, что всю жизнь поступал "как положено", это было самым главным в его жизни, решающим во всех вопросах: что положено хорошо, нормально, правильно или неизбежно, что не положено - плохо. Теперь умерла мать - так положено, потому что она старая. А чтоб сын не появился на похоронах, это не положено. Он дошел до этого с полной ясностью и сразу перестал колебаться. И, встав из-за стола, кашлянул, как делал всегда, прежде чем объявить твердое решение.
– Значит, решаем так: Дмитрий, иди выводи машину. Я поеду сам. Если хотите со мной, поезжайте. Бензин есть? Лёка, приготовь мне черный костюм, а этот, полосатый, каторжный, убери.
– Здравствуйте! Теперь вдруг ехать!
– сказала Леокадия, понимая, что спорить бесполезно, и бросилась убирать посуду.
– Вот у нас всегда так!
...В машине было жарко, несмотря на ветер, врывавшийся через опущенные стекла. Митя, сидя за рулем, гнал машину на большой скорости по голой, гладкой автомагистрали.
Ларион Васильевич, сидя рядом с сыном, потел в своем черном костюме и молчал. Правильное решение было принято, и теперь он готов был терпеливо дожидаться, когда все кончится и, вернувшись домой, можно будет принять душ, переодеться, прилечь в прохладе, развернуть оставшиеся на столе непрочитанные сегодняшние газеты.
Леокадия задремывала на заднем сиденье, но по временам сердито говорила:
– Митя, ты потише, пожалуйста, я прошу!
Митя бросал взгляд на спидометр, где стрелка показывала девяносто пять, и спокойно отвечал: