Ночной звонок
Шрифт:
— Сдаю-уся! Добром сдаюся!
И долго не мог понять, почему никто не берет его в плен.
Очнувшийся — так нескоро, что Марченко начал всерьез тревожиться, — Стрелок закатил истерику, отравляя морозный свежий воздух вечера страшным перегаром, мерзость которого дико подчеркивал конфетный сладкий припах, клубил пену на губах, потом успокоился и сипло пообещал Ханыге:
— Я, п-падла, и от дедушки уходил, и от хозяина уходил! Уйду, б-бойся, Ханыга, — тайга задрожит, как я тебя казнить буду!
— Отбоялся я тебя, кровопивец! — почти «по-русски» и совсем спокойно ответил Ханыга, и
— Везет тебе, мосол! — сдавленно прохрипел мятым горлом Стрелок.
— Удалому везет! — усмехнулся Марченко.
…В начале марта, ясным, чисто весенним по солнечной щедрости и небесной незамутненности утром явился в аймак записанный во все поминальники лихой оперуполномоченный Семен Марченко и привел ровнешенько чертову дюжину варнаков и дезертиров: последнего взял «у себя под носом», как сам после говорил, выковырнув его из хитрого тайника за глинобитной печью на одинокой заимке, вовсе близко от райцентра.
Вернее, привел-то он в связках двенадцать человек, а тринадцатого привезли на нартах. Самого же Семена Марченку, когда шел по улице во главе жутковатой и невиданной процессии к райотделу, едва ли кто узнавал — до того стал страшон! На костистом, обожженном морозами и высушенном ветрами лице, иссосанном бессонницами, нечеловеческим напряжением бессчетных дней и ночей, только и выделялись, что нос ястребиный да корявины. Слабее самого слабого из своих подконвойных выглядел Марченко, а все равно в провалившихся колодцами глазницах горели победной, исступленной синевой непоблекшие глаза его!..
Очистил тайгу родную Семен Марченко, как и обещался, гордец! Это походило на легенду, но из всех легенд про Марченку эта была самой правдивой. Мало кто дивился, что отчаянный гордец Марченко, даже выйдя в жилые места, не взял никого на помощь себе, так и гнал один, как брал до того, всю свою волчью стаю. Но все дивились — даже самые добрые сердцем люди — на кой черт тащил он через всю тайгу того, сгоравшего в антоновом огне бандита, который все равно на третий день помер в больнице? Но чтобы понять это, надо было хорошо знать самого Семена Марченко, а не только легенды о нем…
Мой же непосредственный друг и прямой начальник Максим Ёлкин ничему не дивился, даже тому, как Управление отпустило такого милиционера на фронт, Максим-то очень хорошо знал характер Семена Марченки.
…Когда начальник Управления обнял его весьма сердечно и сказал, что представляет к награждению, Марченко четко и сухо ответил:
— Благодарю за честь, товарищ начальник, но разрешите заслужить награды на фронте. — И, чуть помедлив, добавил: — Как и обещали мне лично вы, товарищ начальник. А уж там я милицейской чести и выучки не посрамлю и в счет вашего представления постараюсь особо — сверх возможного!
Начальник Управления опешил и чуть не закричал, но — как же было так сразу и кричать на такого героя? Он глядел в упор на строптивого подчиненного, взгляд начальника Управления славился «сталистостью», но милиционер и на миг не отвел злой синевы своих глаз от гневного начальнического взгляда. Стоял, плотный, подбористый, несокрушимый, и на рябом лице его в ястребиным
— Ты что же, на случайно сорвавшемся слове ловишь меня?
— А вы знаете, в чем настоящая сила, главная сила милиции заключается? — дерзко спросил зарвавшийся оперуполномоченный, и начальник подрастерялся даже от такого неслыханного нахальства. Однако ответил:
— В партийности, преданности, храбрости и… в связи с народом, естественно.
Марченко от нетерпения вовсе невежливо отмахнулся:
— Ну! Беспартийными нам и нельзя быть по духу, преданность — как же без этого коммунисту и чекисту? Храбрость — это… Это вот как оружие или обмундирование милиционеру по штату положено. Связь с народом, конешное дело, но она-то чем сильна, связь эта?
— Так чем же, по-твоему? — уже заинтересованно спросил начальник.
— Честностью! — рубанул Марченко. — Честностью превыше всего и доброй славой у народа. Уважением народа, а без доброй славы нет и уважения, а без уважения народа какая уж там связь с ним! Без этого вся наша остальная сила, виноват, как оружие без патронов.
И, уже бурея от волнения и так-то черным лицом своим:
— И случайных слов у нас быть не может, товарищ начальник! Особенно прилюдно сказанных!
Понял начальник Управления, что живет сама собой — не слухом, не сплетней, а доброй славой — легенда о том, как Марченко обещал самой Москве очистить тайгу от варнаков и дезертиров, как очистил ее, и что в награду — в н а г р а д у з а п о д в и г! — отпускают его на фронт…
В награду за подвиг…
— Черт корявый! — тоскливо сказал начальник. — Где же я теперь такого оперативника найду? Тебе ж цены нет, Семен Тимофеич!
— То-то вы и наказывали меня бессчетно за бесценность-то! — не утерпел Марченко, чтобы не подколоть начальство.
Да ведь без этого он бы не был Семеном Марченкой!..
СЕМЕН ПАСЬКО
Дело капитана Егорова
1
Обычно тихий, спокойный рядовой Иван Кузьмин не вошел, а ворвался в кабинет начальника корпусной разведки подполковника Тарасова, одним духом выпалил:
— Товарищ подполковник! Товарищ подполковник! Беда… Капитан Егоров… застрелился…
Старый служака, подполковник Владимир Митрофанович Тарасов не терпел отступлений от армейских традиций и уставных требований и сейчас был готов взорваться, заставить рядового Кузьмина выйти за дверь, постучаться, снова войти, обратиться по всей форме. У подполковника даже дыхание прервалось от возмущения, по лицу и шее пошли красные пятна. Но весь облик солдата являл столь крайнюю степень растерянности, что подполковник смягчился, сделал вид, что ничего из ряда вон выходящего не произошло. Да и сообщение было таким, что про нарушение субординации можно и позабыть.