Ночные бродяги
Шрифт:
Врун кивнул.
— Я ухожу. Но когда-нибудь, джер Серебряк, я до вас доберусь и отправлю вас на корм червям.
— В таком случае не забудьте надеть резиновые перчатки, чтобы не испачкаться.
— Об этом я позабочусь.
Больше говорить было не о чем. И шеф полиции удалился, сохраняя достоинство, по меньшей мере в глазах двух полицейских, которые ожидали его на лестничной площадке.
Один из блюстителей закона задумчиво произнес:
— Такое ощущение, что тут пахнет трупами…
Но джисс Хлопотуша, которая стояла у двери, ожидая, пока посторонние
— В следующий раз, входя в приличный дом, вытирайте грязные лапы о коврик! — И лишние мысли быстренько улетучились из головы бедняги, который съежился под строгим взглядом хозяйки, стоящей, грозно скрестив лапы на груди.
Нюх из окна смотрел на то, как шеф полиции выходит из дома.
Как только Врун вышел на улицу, он заметил, что третий полицейский, который стоял под фонарем, играет со своим серебряным свистком. Строгое начальство тотчас обрушилось на нерадивого работника:
— Это тебе не игрушка! — донесся до Нюха грозный рык Вруна. — Я забираю у тебя этот свисток до тех пор, пока ты не научишься использовать его по назначению, а не для развлечений! — С этими словами шеф полиции вырвал у незадачливого подчиненного свисток и пошел дальше.
— Ох, — только и сумел вымолвить бедолага, совершенно ошеломленный суровостью начальника.
27
— Ну, скажи, — просил норка-надсмотрщик. — Расскажи мне.
Пока Плакса таскал уголь, а Грязнуля работал с раскаленным металлом, надсмотрщики то и дело приставали с расспросами. Им не терпелось узнать, где же может быть хуже, чем на их фабрике. Что же это за такое жуткое место!
А на шкурке Грязнули уже появились проплешины — там, где на густой мех попали капли раскаленного металла. Плакса с ужасом заметил, что на тех работягах, которые сменяют Грязнулю, почти совсем не осталось меха — он весь выжжен. Плакса чувствовал себя ужасно — он помнил, что именно он должен был оказаться на этом месте, а Грязнуля спас его — вот что значит настоящий друг! Но, как Плакса понял из разговоров, срок жизни тех, кто работает с металлом, не больше двух недель. Всего лишь две недели! А потом одно неосторожное движение, всплеск — и нет больше ласки. Впрочем, Грязнуля не унывал. Он по-прежнему подшучивал над надсмотрщиками и то и дело намекал на место, где даже хуже, чем на фабрике. Надо признать, что Плакса ничуть не меньше надсмотрщиков хотел узнать, что же это за таинственное место.
— Ты подскажи чуть-чуть, — продолжал надсмотрщик, — это место на Поднебесном?
— Хо-хо, да, на Поднебесном, — отвечал Грязнуля, весело посверкивая глазами.
Остальные ласки-рабы были благодарны Грязнуле за то, что он держит надсмотрщиков в напряжении. Они нашли себе занятие и гораздо меньше придирались к рабочим и даже почти не били тех. Разумеется, работа все равно ни на минуту не прекращалась — отовсюду раздавался стук молотков и скрежет металла,
— Разумеется, дело происходило на Поднебесном, — ухмылялся Грязнуля.
— Возле Туманного?
— В самом Туманном!
Сквозь щели и узкие оконца начал пробиваться рассвет. Как раз в такое время из углов выползают пауки, чтобы проверить, не попала ли в их тенета добыча — неосторожный мотылек или муха, — которые сейчас бьются в паутине, пытаясь высвободиться. В такое время начинают поскрипывать половицы и двери, словно по комнате ходит кто-то невидимый. В такое время раздаются печальные вздохи из ниоткуда, а сны и кошмары кажутся явью. Странное время. Настоящее безвременье.
— Ну ладно, — наконец смилостивился Грязнуля. — Скажу. Самое худшее на свете место это… детский приют.
— Детский приют! — в изумлении фыркнул норка. — И там, по-твоему, хуже, чем здесь?
— Дело не в самом месте. Дело в том, кто командует.
— И кто же там командовал?
— Учительница по имени джисс Ломоворот — ласка, с которой тебе, дружок, никогда не захотелось бы встретиться, особенно если тебе всего-навсего три года и ты невинен, как новорожденный младенец.
— Думаю, понадобится нечто посильнее, чем просто какая-то учительница, чтобы напугать меня!
— В таком случае ты будешь покрепче меня, — заявил Грязнуля, даже не вздрогнув, когда на его мех попало две или три капли раскаленного металла. — Что же касается меня, то я ни за что на свете не хотел бы снова оказаться в том приюте. Мне удалось сбежать оттуда, забравшись в пустую коробку из-под игрушек, которую выкинули на свалку. Но на всю жизнь я запомню свое пребывание в этом приюте. Ломоворот! У меня до сих пор при упоминании ее имени по всему телу мурашки бегут!
— Ха! — сказал надсмотрщик, на которого жаркая речь Грязнули не произвела особого впечатления. — И что же она делала, если ее так все боялись?
— Например, она выставляла на мороз горшки для малышей. Приблизительно за час до того, как высаживать всех на горшки, она выставляла те на мороз, а горшки-то металлические! Так что когда малыши садились на них, то примерзали. У меня до сих пор остался такой след. Могу показать…
— Нет уж, не надо, — отказался норка. — И это все?
— Разумеется нет. Она связывала нам на ночь лапы, чтобы мы не могли засунуть коготь в рот и пососать его.
Норка кивнул:
— Да, это действительно неприятно.
— А носы она нам вытирала наждачной бумагой вместо салфеток.
— О-о-о, это просто ужасно.
— А если она заставала нас, когда мы ковыряли в носу, она смачивала нам когти уксусом, так что когда мы пытались засунуть их в нос в следующий раз, то нос краснел и раздувался.
— А она не мазала вам язык горчицей, если вы ругались? Я помню, что однажды меня заставили так сделать, и до сих пор, когда я слышу брань, мне кажется, что у меня язык и живот горят огнем.