Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941–1945
Шрифт:
– Уходим! – крикнула штурман.
– Бомба будто приклеилась.
Ирина взяла курс на восток. Что же предпринять? Садиться с бомбой опасно, может оторваться при приземлении, и тогда… ладно, если сами взорвутся, но погубят и всех, кто на аэродроме будет. «Что же делать? Что же делать?» – один и тот же вопрос сверлил мозг. А аэродром между тем приближался.
– Дай красную ракету, – сказала она штурману, – посажу у самого края, подальше от КП.
– А вдруг там канавы, рытвины?
– Не думаю. Площадку готовили хорошо.
Земля приближалась. Наконец толчок – машина покатилась по неровной поверхности и остановилась. Из
– Надо же… Висит, проклятая! – донеслось до летчицы. – Бомбодержатель заклинило. Осколком повредило.
– Уф-ф, – вырвалось у Дрягиной. – Счастливые, значит. Долго жить будем, Галка!
Крылья Абхазии
Летом пятидесятого я с трудом нашла Мери. Минуло шесть лет, как мы расстались. За это время я окончила институт, вышла замуж, ждала ребенка. А Мери Авидзба, единственная абхазская летчица, все эти годы была прикована к койке. С фронта она вернулась на своих ногах. Радостно отпраздновали ее возвращение родные, друзья, оплакали гибель на войне любимого брата, и Мери уже собралась возвратиться в Медицинскую академию, откуда ушла на войну. Но вдруг в одно утро она, попытавшись встать с постели, упала, пронзенная дикой болью. «Вот оно… догнала война!» – подумала Мери, сразу поняв, что дело ее плохо.
А началось все летом сорок четвертого, когда она с Машей Рукавицыной летала на уничтожение переправы. Задание было сложным. Любая переправа – это трудноуязвимая цель. А эта, через Днепр, плотно прикрывалась зенитными батареями, прожекторами, истребителями. Мы уже несколько ночей летали бомбить ее. Бомбили и «сотками», и более мелкими бомбами, и даже КС бросали, а он, тот мост, все стоял невредимым. Попадания были, но не совсем точные, и фашисты быстро устраняли повреждения.
Мери решила во что бы то ни стало разбить переправу. Для этого они заходили на цель три раза. Попали! Но и зенитки не дремали, подбили наш самолет.
Машина клюнула носом, зачихал мотор. Попутный ветер помог им спланировать до своей земли. Они упали на израненную, перекопанную землю. Самолет перевернулся. Кое-как выбрались из-под обломков. У Маши разбита челюсть, выбиты зубы, но руки, ноги могут двигаться. Значит, можно идти. Хоть бы до какой-нибудь дороги добраться, где люди. Помогут.
При приземлении Мери показалось, что у нее хрустнуло в позвоночнике. Больно, но идти можно. Шли опираясь друг на друга. Рукавицыну Авидзба отправила в госпиталь, а сама поспешила в полк. Доложила. Полковой врач осмотрела Мери и сказала: «Все пройдет».
Раз пройдет, рассудила Мери, нечего обращать внимания на боль, надо запастись терпением. Шло время, а ей становилось все хуже. Временами Мери не могла сидеть в кабине. Тогда она опиралась руками на поручни кресла и летала не сидя, а вися на руках. Тогда, случалось, она раздражалась по пустякам: то ей казалось, что вооруженцы бомбы медленно подвешивают, то где-то БЗ (бензозаправщик) застрял, то к ней несправедливы командиры. И невдомек было людям, что Мери страдает от страшной боли, которую скрывает. «А вдруг скажут, что Авидзба струсила к концу войны? Домой захотела? – Сверлили мозг и такие мысли. – Ведь врач сказала, что пустяки, все пройдет…»
Однажды она сорвалась: отказалась стоять часовым у знамени. А было это после тяжелого перелета. Вместо того чтобы что-то объяснять, оправдываться, Мери резко сказала:
– Вот вы и постойте. Что вам еще делать?
Боже,
А боли все не оставляли, Победа же была – рукой подать, совсем близко. Дотянуть до Победы любой ценой! Дотянуть, дожить!
Дожила, дотянула, но все рухнуло в один миг… Одна за одной убегали вёсны. Горы одевались в зеленые одежды, реки бурно разливались по полям, деревья выпускали ярко-зеленые листочки и покрывались бело-розовым туманом цветов. А Мери все лежала без движения.
Многие ее однополчанки окончили институт, замуж повыходили, детьми обзавелись, а Мери все ждала чего-то, надеялась…
В больницах за эти долгие годы она много думала и много читала. Надеясь на чудо, научилась ценить простые радости: теплое дружеское слово, природу, книги. Ночами она забывалась не сном, а какой-то непрочной, зыбкой и чуткой дремотой. Не было сил поправить сползшее одеяло, лечь поудобнее. Хотелось одного – чтобы поскорее пришло утро.
Когда наконец появлялись люди, Мери, скрывая страдания, радостно им улыбалась. За время болезни она познакомилась со многими хорошими людьми. Когда я впервые решилась ее навестить, то боялась: какая она? Не сломил ли ее недуг?
Почему-то я чувствовала себя виноватой. Или потому, что не сумела заступиться, когда ее «клеймили» на комсомольском собрании? Но что я могла? Тон задавали командиры. Может быть, потому, что в ту августовскую ночь, когда ее подбили, я была рядом и не сумела взять огонь на себя. Не успела сбросить бомбы на ту зенитку и прожекторы.
Помню, как боязливо открыла я дверь палаты и тихо позвала:
– Мери!..
И как будто не было шести лет разлуки, как будто она и не больна вовсе, а вот сейчас легко вскочит с постели и побежит со мною. Сияли радостно ее глаза, была она очень оживленна и весела. Однако чуда не произошло – встать Мери не смогла.
– Ты не расстраивайся.
Господи, она еще и успокаивает меня!
– Скоро я поеду, – тут она засмеялась, шутливо поправилась, – меня поедут в Ленинград, там сделают операцию. Да, сложную. Аж под расписку. Я буду ходить, вот увидишь!
Есть люди естественные в каждом своем движении. За дружеским столом, например, они не выпячиваются, но и не укрываются с тайной мыслью позади, в меру выпьют, в меру говорят, а могут и промолчать целый вечер, не поднимая глаз. Но уж если взглянет такой человек, тебя обдаст теплая, добрая волна сочувствия и глубокого понимания. Они естественны, эти люди, и за работой, в них все настроено на то, чтобы помочь тебе утвердиться, чтобы ты потопил свои страхи, свою неуверенность, свои сомнения и ни о чем не думал, кроме дела. Но если и среди дела тебя посещает избыток чувств, такой человек не подшутит над тобой, он сделает вид, что ничего не заметил. Он в любой час окажет тебе гостеприимство, даст совет, а между делами напоит чудеснейшим чаем…