Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941–1945

Голубева-Терес Ольга Тимофеевна

– Тогда узнай в штабе. – Комэск посмотрела на меня усталыми глазами и заговорила неестественно тихо: – Конечно, похоронку пошлют. Но понимаешь, лучше, когда письмо придет от друзей.

Меня удивили незнакомые нотки в ее голосе. Бледное, осунувшееся лицо впервые показалось мне мягким и уступчивым, а в глазах пропал строгий холодок. Я всегда думала, что Смирнова может только приказывать, учить, отчитывать. Сейчас командир разговаривала так, словно и не было на ней гимнастерки с капитанскими погонами. Я вдруг поняла, как сильно она переживает эту потерю.

Мы с Аней были ровесницы. В армию пришли после школы и оставались совсем девчонками.

Анке Бондаревой в июне сорок первого года

исполнилось только семнадцать лет. В восемнадцать она уже летала. В неполные двадцать Анка погибла, успев сделать четыреста боевых вылетов. Расстояние от рождения до смерти, однако, не измеряется годами. Оно измеряется тем, что сделал человек, как он жил. И все-таки с каким жестоким ускорением прошла эта жизнь! Прошла. Завершена. И не могло быть иначе. Надо было идти дорогами войны. И кто-то, сраженный, должен был упасть на родную землю. Иначе нельзя было победить. Это была безжалостная война.

В ту февральскую ночь 1944 года беда нагрянула сразу. Почти все экипажи сделали по два-три боевых вылета в район Багерова. Снарядили самолеты и снова отправились бомбить противника, хотя погода портилась. С Черного моря наплывал туман. «Успеете, – говорили нам, – еще по вылету сделать. Пехоте помощь ваша нужна».

Мы не возражали. То задание было не легче и не труднее других. Только никто не учел, что скорость ветра увеличится и изменится его направление.

Туман настиг экипажи, вылетавшие последними. Море слилось с сушей. Где летишь? Должна быть линия фронта, потом Керченский пролив. Не однажды приходилось пролетать через линию фронта. На разной высоте. Испытали мы здесь огонь всех видов оружия. Но никогда еще мы не попадали в такой густой туман. Никогда еще мне не было так тревожно, как в ту ночь. И боялась я не за свою жизнь, а за всех, кто был в небе. В этот полет Аня пошла со вновь прибывшей летчицей. Они вылетели самыми последними. Ясно, что туман еще больше распространится и уплотнится. И ветер… Как определить скорость и направление, не видя земли? Это было невозможно.

Когда мы с Худяковой, добравшись до своего аэродрома, с трудом сели, то узнали, что нет еще двух экипажей. Начальник штаба Ирина Ракобольская, охрипнув от напряжения, кричала в телефонную трубку, пытаясь дозвониться в соседние полки: не видели ли они наших летчиц?

Уже утром узнали, что Распопова с Пинчук сбросили бомбы в море и приземлились в полку истребителей. О Володиной и Бондаревой никто ничего сообщить не мог. Полет на розыски нам не разрешили.

А спустя месяц в полк пришло известие от пограничников, которые, прочесывая плавни, наткнулись на разбитый самолет и двух мертвых летчиц.

Девушки, наверное, летели долго над туманом. Южный ветер относил их в море. Не видя земных ориентиров, штурман не могла учесть изменение направления ветра. Они летели, пока не кончилось горючее. Мотор остановился. Возможно, за счет высоты Тася еще тянула. А потом самолет врезался в топкую почву плавней, уткнулся носом в воду, высоко задрав хвост. Приборная доска ударила летчицу в грудь, а бензобак переломил ноги. Штурману сломало ногу, вдавило в бок сектор управления. Наверняка они потеряли сознание. А когда очнулись?.. Я очень ярко представила всю ту картину, как будто все происходило со мной. Очнувшись, Анна не сразу могла взять в толк, где они и что значит мутная непроглядная неподвижность вокруг. То был туман. Он не шевелился. Казалось, нечто чудовищное, какая-то иная сущность, неземная, дышащая промозглой влажностью, поглотила весь свет – и землю, и небо, и море. И поглотит их. Бондарева пыталась выбраться из кабины, но не сумела. Когда глаза немного присмотрелись, Аня различила во мгле контуры самолета. Она не представляла, где они сейчас, куда угнал их ветер, как далеко они от аэродрома.

Вряд ли она знала время суток. В сплошном, беспросветном тумане невозможно было отличить день от ночи.

Аня еще и еще пыталась выбраться из кабины, но, по всей вероятности, потеряв сознание, упала. В таком положении их и нашли. В руке Бондаревой был зажат пистолет. Обойма была пуста…

Гробы привезли в Пересыпь.

Когда их опускали в могилу, хлынул ливень. Струи дождя смешивались со слезами на наших лицах.

Я опять представила их в плавнях.

Анка стреляла в надежде, что ее услышат. Так почему мы не услышали? Эти мысли душили меня, и я не могла уже сдерживать рыданий.

Вскинув пистолеты, друзья погибших дали прощальный залп-салют. На гробы посыпалась мокрая земля…

Все побрели в свои эскадрильи. Погода была нелетной. С серого неба, сплошь покрытого облаками, похожими на сшитые в огромное полотно овчины, сыпалась нудная изморось. Ни дождь, ни туман – что-то вроде мокрой пыли. Было сумрачно и тоскливо. Тоскливо было и в доме. Одни валялись на постели, спрятав голову в подушки, другие бездумно передвигали шахматные фигуры, третьи что-то писали… Я прислонилась лбом к холодному и заплаканному от дождя окну. Не покидало страшное чувство горечи от сознания, что никогда не услышишь звонкого смеха друзей. Никогда не увидишь милую улыбку нашей «морячки». Невольно подумалось: «А сегодня Аня должна была проводить занятия с молодыми штурманами. Тема о ветре…» Вот ведь нелепость: в огне летала на Кавказе, Кубани, на Малую землю сколько полетов сделала – и без царапины! Однажды попала в ураганный ветер у Новороссийска, в знаменитую бору. Машину буквально за хвост ветром тянуло в море – и выбралась. Наверное, не может с человеком все время быть удача.

Ночью, укрывшись с головой в спальный мешок, я вдруг сделала для себя открытие: а ведь однажды и я могу погибнуть, как Тася и Аня. И не останется от меня следа, будто и не было вовсе такой, будто я ветер, который прошелестел и затих. Но ведь я была, чего-то хотела, верила, что мои мечты сбудутся. Выходит, что я враз могу стать прахом? Не может этого случиться! Это неправильно. Не могу я умереть…

Прошло две недели. 9 апреля наши войска сломили сопротивление врага на Керченском полуострове, прорвали его оборону. Это была, конечно, огромная радость. Но для нас она была омрачена: накануне погибли Панна Прокопьева с Женей Рудневой. Сгорели, рухнули за линией фронта.

11 апреля нам приказали перебазироваться на Крымскую землю и бомбить отступающего противника.

Я вышла на улицу. Задержалась на берегу моря. Был солнечный день. В воздухе смеялись чайки, словно на невидимых воздушных качелях стремительно падая и поднимаясь вверх. Море отливало яркой голубизной. Я остановилась у обрывистого берега, откуда мы с Аней часто любовались морем, вспоминая свои недавние школьные годы.

Послышались голоса подруг. Они звали меня. Пора было ехать на аэродром. Я побежала было к могилке проститься с Аней и Тасей, но вдруг остановилась как вкопанная.

У могилы стоял моряк с опущенной головой. Весенний ветерок трепал его темные волосы. Мне не хотелось мешать ему. Сам он не замечал никого вокруг. О чем он думал? Может, он вспомнил, как в Эльтигене Анка кричала слова приветствия с воздуха или как согревало его в боях ее письмо? Или он думал о том, что сгорела на войне его первая любовь, не успев еще набрать силу… Трудно сказать.

И пока бежала машина к аэродрому, я все смотрела на удаляющуюся могилу и на моряка.

Многое отошло в далекое прошлое. Но не исчезнет бесследно память о подругах. Я и сейчас вижу Аню живой: светловолосая, стройная, подтянутая, с начищенными до блеска орденами, стоит она на берегу моря и, улыбаясь, смотрит вдаль…