Ночные туманы
Шрифт:
– Своего ни на грош, Маяковскому подражаешь.
И не рано печататься в четырнадцать лет?
Вадим всем своим видом показывал: в самое время.
Еще бы! Михаил Давыдович уже повсюду носился с напечатанным стихотворением Вадимки. Он звонил: "В моей школе выпестован поэт, сын черноморца-героя". И добегался: в газете поместили статью "Кузница юных талантов". Выходило, что без Михаила Давыдовича не существовало бы поэзии.
К счастью для нас, почти все учителя здраво смотрели на жизнь. И школа не покалечила нас. Кроме пятерыхшестерых,
В пятнадцать лет Вадим Гущин был принят в "лучших домах". Его приглашали, как некое юное чудо. Он читал стихи без малейшей застенчивости.
* * *
В школе произошло несчастье: обгорел Борька Савинов, и понадобилось отдать свою кожу, чтобы спасти ему жизнь. Почти весь класс вызвался, да и не только наш класс. Нашлось только несколько себялюбцев. Среди них оказался, к огорчению отца, наш Вадим.
– Всего ожидал от него, но такого не ждал!
– сказал отец горестно.
– И больше всех в этом я виноват!
– Почему ты?
– спросил я.
– Не сумел воспитать человека.
Вадим, правда, стихи написал по этому случаю. Очень трогательные. Их напечатали в комсомольской газете.
И сотни читателей прислали письма ему и тем, кого он прославил. Вадим хвастался этими письмами. Отец поморщился:
– Мне думается, не следовало раздувать это дело.
У нас за последнее время принято умиляться, что человек не присвоил найденный на улице кошелек. Воспевают подобную добродетель в стихах и в прозе. И забывают, что это простая порядочность.
– Отдать кошелек с деньгами или кусок своей собственной кожи - все же разные вещи, - пробурчал както после Вадим.
– Но кошелек ты бы отдал, а кожу отдать побоялся.
– И без меня было много желающих...
Я знаю: он никогда не лег бы на стол рядом с товарищем, истекающим кровью, чтобы отдать ему свою кровь!
А отец - он ложился. Во время войны. Тогда размышлять было некогда. Кровь срочно нужна была Подоконникову, командиру торпедного катера. Умирающему другу. Подоконников сам мне рассказывал: "Сергей после, как муха, ходил. Шатался. Но наша морская дружба всегда была, есть и будет сильнее смерти".
Когда Вадим заканчивал школу, мы наткнулись с отцом на такое зрелище. Компания лоботрясов вывалилась из "Волги" у памятника Казарскому. Девчонка встала на колени перед каменным бригом. Один из парней ткнул перстом в надпись "Потомству в пример" и занес над девчонкой руку, как меч. Она, кривляясь, простерла оголенные руки. Вадим сфотографировал эту идиотскую сценку.
Я никогда до сих пор не видел отца таким. С таким лицом, мне думается, он выходил на врага.
Он командным голосом приказал:
– Отставить!
– Слушаемся, товарищ капитан первого ранга, - спаясничал один из парней.
– Ра-зойдись!
Девица поднялась и оправила
– Я Охлопьева.
Это была известная фамилия в городе.
– Уходите, - приказал отец резко.
– Ох-лопь-е-ва!
– точно выругал он.
Компания стала грузиться в машину.
– А ты, Вадим, подожди.
Вадим нехотя подошел, крикнул им:
– Я, ребята, сейчас!
Чужой транзистор через плечо - не человек, а ходячая музыка!
– Кто тебя научил глумиться над памятниками?
– спросил строго отец.
– Мы просто шутили.
– Подлец!
– Благодарю. Я могу идти?
– Да. По-видимому, там твое место...
И Вадим пошел как ни в чем не бывало.
Отец был бледен, дышал тяжело. Я спросил: - Что с тобой?
– Ничего, ничего, сынок, ничего. "Потомству в пример", - прочел он надпись на памятнике.
– Такому?
– Другому, отец!
Мимо нас проходили молодые матросы в белых форменках. Они козыряли отцу. И отец расцвел. Неужели он мог хоть на минуту подумать, что потомство героев состоит из долдонов с транзисторами и кривляк? Есть настоящие - и таких большинство! Но все же отец огорчился, что существуют подобные выродки.
Через несколько дней Вадим уехал в Москву.
В старших классах я знал уже твердо, что пойду в военно-морское училище.
Молодые офицеры, приходившие к нам, были полны оптимизма: флот перестраивается, он будет существовать в новом качестве. Вспомните, как горевали защитники парусных кораблей. Им тоже казалось, что паровые корабли, вытесняя их, губят флотскую службу. Романтика парусного флота умерла. Но родилась романтика нового флота. Теперь на смену ему идет атомный флот. И у него есть и будет своя романтика.
Они одобряли мое решение стать моряком. "Тучковы не переведутся на флоте", - повторял отец с гордостью.
А каким отец ходил именинником, когда получил первые катера!
– Ничего подобного я не видел за долгие годы службы на флоте, - сиял он.
Так закончил рассказ об отце Сева Тучков. Окончив практику, он снова ушел в училище. Прощаясь, сказал:
– Я присоединился к великому братству. Братству моряков.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Дед писал: "У нас уже дует холодный северный ветер".
"А у нас, - отвечал я, - светит солнце с чистого неба и цветы не успели еще отцвести". Мать просила: "Береги себя, милый, не простуживайся, у нас уже холодно".
Я отвечал ей: "Море еще совсем теплое. Мы ходили к кавказскому побережью и видели загорелых купальщиков".
Дед прислал вырезку из "Советской Эстонии" с очерком "Бури в Атлантике". В нем рассказывалось о злоключениях рыболовной флотилии, застигнутой штормом.
О капитане Коорте, своим мужеством спасшем траулер, о его дочери, "сестре рыбаков", которая тоже ходила в Атлантику. Флотилия благополучно вернулась в Эстонию.