Ночные туманы
Шрифт:
– Сдаю последние экзамены, выхожу из училища и поступаю в распоряжение контр-адмирала Тучкова.
– В море? Боюсь, что...
– И если адмирал разрешит, то женюсь, - не дал договорить ему Сева, на Аннушке.
И сказал он "на Аннушке" с такой радостью и с таким блеском в глазах, что Сергей Иванович понял: да, уж видно, Севе без Аннушки не прожить.
– Люблю!
– словно читая мысли отца, сказал Сева.
И лицо его все засветилось.
– Люблю, наверное, не меньше, чем ты любишь маму. Да ее и нельзя не любить. Ты же
– Разрешаю, сынок.
– Так не выпить ли нам по этому случаю шампанского?
– А что ж? Можно и выпить. ("Там ведь пить не дадут, - подумал он, будут пичкать микстурами".)
Сева позвал мать, и они выпили втроем за счастье молодых. И Сева допил бутылку до дна, хотя и без вина он был пьян от счастья и радости. Он знал, что, окончив с отличием училище, он имеет право на выбор и выберет ракетные катера!
И когда Ольга тихо спросила:
– Ну, как дела?
– Сергей Иванович отмахнулся: "Потом, потом, Оленька", не желая омрачать счастливое настроение сына. И ему показалось, что от бокала шампанского ему стало лучше и дышалось легко...
– Ты знаешь, Оленька, - сказал Сергей Иванович, уже лежа в постели, - я не принадлежу к категории тех кинематографических бодрячков, которые, какая бы к ним беда ни пришла, встречают ее с железобетонным спокойствием и с наигранным оптимизмом: "Ать, два, взяли!
Переживем!" Отставка для меня - величайшее горе. Яне представляю еще, как я привыкну к жизни без кораблей, без моря, без своих молодых сыновей. Мемуары писать я не стану. Я не знаю, что буду делать. Во всяком случае, не присоединюсь к тем, кто просиживает штаны на бульваре или за преферансным столом.
– Это я знаю, Сережа...
– Ты всю жизнь меня понимаешь... В голову нынче всякое лезет. Сколько я проживу: полгода, год, полтора?
– Я думаю, проживешь очень долго.
– Утешаешь?
– Нет. Просто ты не имеешь права... уйти от меня.
И от сына. Разве тебе не хочется увидеть его командиром?
На другое утро Сергей Иванович пошел в горком и в горисполком. Он узнал, что решение по его ходатайству вынесено. Да, из восьми незаконно построенных подхалимом Лазурченко особняков три предоставлены офицерам.
В каждом из них может поселиться по пяти-шести семей.
Взволнованный, радостный, адмирал пришел в штаб, достал из стола список семейных, главным образом тех, кто успел уже обзавестись малышами. И один за другим в кабинет входили лейтенанты и старшие лейтенанты. Лица их озарялись радостью, когда они узнавали о новоселье. В этот длинный, почти бесконечный день Сергей Иванович видел семнадцать счастливейших лиц. Разве не стоило ради этого обивать пороги чужих кабинетов, воевать с бюрократами, убеждать чиновников, встречать сочувствие и помощь со стороны людей настоящих, коммунистов, свою партийность носящих не только в кармане, но и в сердце?
За обедом Валерий Тихонович тоже порадовал: из Политуправления сообщили,
Длинный день продолжался. Сергей Иванович прошел по казармам, где при его появлении вытягивались и подавали команду "Смирно!" дневальные, зашел в мастерские, в матросскую чайную, готовившуюся к приему вечерних гостей, в клуб, где сегодня назначен был вечер встречи с прозаиками и поэтами литературного объединения флота.
Он прошел в штаб, где его ждали комдив Забегалов и замполит Забегалова Кругликов. С ними занимался недолго. О чем разговор был? О людях. О людях, которых они воспитали, и о людях, которых должны воспитывать.
Сергей Иванович остался один, когда наступил уже вечер.
Он было собрался домой (уже дважды звонила Оленька, говорила, что придут Васо с Иришей и Маша с Филатычем), но на время отпустившая его боль вновь заставила сесть. Он внушал себе: "Сейчас все пройдет". Накапал капель в стакан, долил водой и выпил - пойло пахло ментолом. Время шло, и за окнами небо стало оранжевым, розовым, красным, а боль все не уходила.
И тогда он отчетливо понял, что это - конец.
Конец его служения флоту и морю, конец его службы на этих стремительных кораблях. Правда, у него есть наследники, которых он воспитал, молодые, отважные, и он может доверить им корабли и людей. В конце концов все закономерно. Служить вечно, как вечно жить, никому не положено. Давно ушли с флота люди, перед которыми он преклонялся, с которых делал свою флотскую жизнь.
С ними тяжело было расставаться. И им было нелегко терять флот. Но люди, как и механизмы, изнашиваются.
На смену устаревшему приходит новое. Новые корабли, новые, в расцвете лет, люди. Незаменимого нет. Пришла пора уйти и ему.
– Что ж! Прощай, флот!
Он взглянул в окно, за которым в расплавленном золоте бухточки темнели у пирсов его корабли. На них шла обычная предвечерняя жизнь - моряки готовились к ужину, к отдыху.
Закат угас. На кораблях зацвели огни. Кабинет окутал вечерний сумрак. С моря пополз тяжелый черный туман и заволок огни кораблей.
Не зажигая света, Сергей Иванович вышел в темный пустой коридор и прикрыл за собой высокую белую дверь, почему-то вдруг ставшую очень тяжелой.
Перед Василием Филатычем Филатовым стоял молодой лейтенант в еще не обмявшемся новеньком кителе, такой весь радостный, такой весь сияющий, на него было любо смотреть.
Всеволода Тучкова Василий Филатыч знал краснощеким младенцем. Знал его школьником Севкой, курсантом. На глазах его рос этот славный наследник, перенявший характер отца. Василий Филатыч был наслышан о том, что юный Тучков правдив, нетерпим ко лжи, подхалимству. Он свято чтит законы морского товарищества.
– Ну, что ж? Очень рад, Сева, что ты выходишь на флот, начинаешь большую жизнь - дальнее плавание. Будь черноморцем, герой. Это гордое звание. Уверен, что ты его не уронишь.