Ночью все волки серы
Шрифт:
Я склонился над столом и попытался поймать ее взгляд.
— Вы говорите — нет?
Она выпрямилась. Кончиком языка провела по деснам, собирая крошки, и, глядя мне прямо в глаза, сказала:
— Я слышала этот вопрос уже раз сто. Но всегда отвечала одно и то же. Нет. Никаких жалоб по поводу утечки в управление не поступало, не сообщал ничего и Хольгер Карлсен.
Я жестом попытался ее урезонить.
— С тех пор прошло почти тридцать лет. Никому не придет в голову возбуждать дело, если ты… Если ты только скажешь правду.
Какое-то мгновение она
— Я всегда говорила только правду. И я не позволю, чтобы меня допрашивал некий… — Она презрительно смерила меня взглядом, чтобы подчеркнуть мое полное ничтожество.
Я тоже встал и почувствовал, что закипаю. Сидящие поблизости начали обращать на нас внимание, один из сердцеедов за соседним столиком прибавил звук на своем слуховом аппарате, и лицо его приняло напряженно-сосредоточенное выражение. Тихим, не допускающим возражений голосом, я сказал:
— А ну-ка сядь. Мы еще не кончили. Тебе все-таки придется рассказать мне о Харальде Ульвене. Или ты предпочитаешь, чтобы эту историю услышали наши соседи? Поздоровайся с Петтером Смартом, вон он сидит с рацией за ухом.
Она побелела и тяжело осела. Это был жестокий удар, уважающие себя мужчины не бьют женщин, тем более ниже пояса. Но эта была исключительно неразговорчива, к тому же я слишком хорошо помнил, как Ялмар Нюмарк лежал мертвый в своей темной квартире, на полу валялась подушка, а картонка со старыми газетными вырезками бесследно исчезла.
Я тоже сел и покрутил пальцем в сторону подслушивающего агента за соседним столиком, якобы приказывая тому убавить громкость.
Теперь, когда я одержал небольшую, но явную победу, я наклонился к ней и сказал:
— Но ведь ты жила с Харальдом Ульвеном до самой его смерти. Или ты забыла?
— Нет, — прошептала она. Ее нижняя губа вздрогнула, она полезла в сумочку за носовым платком. Быстро вытащила платок и легонько коснулась им губ, словно желая скрыть свою слабость. Было темно, как в заброшенных катакомбах. Она осунулась, щеки ввалились.
Я спросил:
— Сколько лет вы прожили вместе? Пятнадцать? Шестнадцать?
— С пятьдесят девятого.
— И до самого конца?
Она кивнула.
— Расскажи мне, как это случилось.
Глаза ее расширились. Заговорила толчками, словно спотыкаясь на каждом слове.
— Я… не… никак. Лучше обратитесь в полицию. Я не хочу вспоминать. И я ничего не знаю. Он просто ушел. И не вернулся. Полиция. Рассказала мне. Они сами пришли ко мне. И рассказали, что произошло.
— А ты ни о чем не догадывалась? И он ни разу не проговорился?
Она только покачала головой.
— А как вы жили? На какие средства?
— Жили… как люди живут. Я работала. Он время от времени подрабатывал, курьером. В общем, он нашел свое место.
— Свое место — в обществе, которое он ненавидел и презирал?
— Это не совсем…
— После войны он остался верен своим политическим
В ее глазах опять вспыхнул огонь.
— Вы все сборище проклятых идиотов, вы все… И если человек однажды совершил ошибку, вы это забыть не можете. Вы даже мертвым не прощаете! Так и вьетесь вокруг, жалкие, тщедушные карлики, и все пережевываете одни и те же надоевшие вопросы. За совершенное преступление он отбыл наказание — задолго до того, как мы с ним познакомились. Этого недостаточно? Разве он не искупил свою вину? Вы всех готовы облить грязью!
— Извините. Но у людей моего поколения самые ранние воспоминания детства — мне было тогда два года — связаны с бомбежками Бергена. Все наше детство прошло в бомбоубежищах, долгие дни и ночи.
— Я это помню. Но ведь это были английские бомбы, Веум.
— Эту войну вели нацисты. И Харальд Ульвен был одним из них, до конца. Он сражался против своих соотечественников.
— Ну, что на это ответить? — Она как-то съежилась и заговорила совсем тихо. — За это он понес после войны суровое наказание. И кто знает, может быть, именно тогда я полюбила его еще больше.
Такому заявлению трудно что-либо противопоставить. Я предпочел промолчать. Оркестранты вернулись на свои места. Меня больно кольнуло, когда я услышал, что они исполняют «As Time Goes By [22] » как заурядную танцевальную — музыку. Вокруг нас танцевали — с ума сойти — наши соотечественники, кружились пары, нежно прильнув друг к другу. В годы войны большинство из них были молодыми. Кому-то из них наверняка пришлось повоевать. Теперь уж не угадаешь, сорок лет спустя, кто и на чьей стороне сражался. Хищники порой становятся ручными. Но в паноптикуме встречаются и те и другие.
22
«Время уходит» (англ.).
Когда я опять заговорил, мой голос звучал совсем тихо.
— Надо думать, что о Харальде Ульвене вам известно все. И нет нужды перечислить те его преступления которые так и остались, безнаказанными, несмотря на достаточное количество улик. Нам известны его делишки и военного времени, и более поздние. Они все классифицировались как несчастные случаи. Но ведь это были убийства!
Вот тут-то у нее глаза на лоб полезли.
— Как вы смеете? О каких несчастных случаях вы говорите? Какие убийства имеете в виду?
— Вы разве не знаете, как это делалось? Случайно гибли люди. Во время войны это регулярно и планомерно совершалось одним и тем же человеком. Убийца бесчисленных жертв до сих пор не найден. Его прозвали Призрак — за эту его способность убивать незаметно, исподтишка.
— И вы хотите сказать, что этот человек… вы… подозреваете Харальда? — Она в ужасе посмотрела на меня.
— Да. Неужели он тебе ничего не рассказывал?
Она стиснула зубы. Но удержать поток слов она была не в состоянии. Слова вырывались, сдавленные и почти неслышные.