Ноги в поле, голова на воле
Шрифт:
Третья весть всколыхнула все село:
— Идем в жандармерию требовать детей!
Похватали люди вилы, топоры, посохи, мотыги, багры и косы и, пробиваясь через снежные заносы, всем скопом двинулись к жандармскому управлению. Запрудили обширный двор жандармерии и зашумели:
— Подавайте наших детей, не то головы с плеч!
В жандармском управлении поднялся невиданный переполох, защелкали затворы винтовок, но крестьяне не позволили себя запугать:
— Говорите, где наши дети! Не помогут вам винтовки!
Навстречу
— Нет их на месте, они еще до того, как метель разыгралась, ушли и не вернулись.
— Пусть в нашем селе больше и не показываются, если не хотят, чтобы их отдубасили. А детей с бабкой Ёкой в покое оставят!
— Ладно, ладно, все будет в порядке! — пообещал им испуганный Вукайло Длиннохвост.
А тут как раз являются те самые двое жандармов. Продрогшие, жалкие, носами хлюпают: они, мол, в засаде у соседнего села подстерегали одного пастуха, который на белок охотился.
— Ну и как, подстерегли? — осведомился начальник.
— Черта с два! Пургу подстерегли, а потом заблудились по дороге к селу. Слава богу, на заброшенную хижину наткнулись, в ней и укрылись. Замерзли начисто, вот что с нами было.
— Так вам и надо, не гонялись бы за детьми да старухами!
— Это нас староста науськивал, — стали оправдываться жандармы, — забери их да забери!
— Ну, от него вы отныне избавлены! — заявили крестьяне. — Скинули мы Крикуна, а на его место Джурача Карабардаковича поставили.
— Не признаю Джурача! Долой Джурача! — проскрежетал с дороги чей-то знакомый голос.
Все обернулись на шум. Староста торопливо бежал к жандармерии и крутил палкой в воздухе:
— Я тут старостой был, я и буду! Меня и господа жандармы признают!
— Что тебе от нашего признания, если тебя народ скинул! — проговорил Вукайло Длиннохвост.
— Какое мне дело до них! — проворчал староста.
— Сейчас посмотрим, какое тебе до нас дело! — воскликнули крестьяне, схватили старосту за шиворот, обмакнули в снег и пустили катиться вниз со склона.
Староста полетел кубарем под откос, словно снежный ком. Докатившись до подножия горы, снежный ком подскочил в воздух и — р-раз! — приземлился посреди дороги, разорвавшись как граната. Разлетелись в стороны снежные осколки, а из них целый и невредимый выскочил бывший староста и резво понесся по дороге.
— Эгей, держите его, бешеного! — издал убегающему старосте вдогонку устрашающий клич дядюшка Вук, потрясая в воздухе своим палашом, с которым он не разлучался ни на миг.
— Так как же, господа, обещаете детей наших не трогать? — возвысил голос новый староста, Джурач Карабардакович.
— Обещаем, всенепременно обещаем! — торжественно пообещал
— Ладно, тогда мы пошли на розыски детей! — сказал Джурач Карабардакович, и крестьянская армия рассыпалась мелкими группами и устремилась на поиски пропавших.
31
Пока в селе происходили все эти волнения, мы, прочно обосновавшись на мельнице у Дундурии, угощались на славу, веселились и слушали его бесконечные истории.
— Гуляйте, ребятишки, ешьте, пейте, песни распевайте на добрую славу о том, как женился дядька Дундурия!
С шутками и смехом всем скопом принялись мы под началом бабки Ёки чистить жилище Дундурии и его мельницу от чердака до подвала.
— Эй, что это вы затеяли? — расшумелся дядька Дундурия. — Однажды я тут уже делал уборку.
— Когда ж это ты делал уборку, а ну-ка скажи? — заквохтала бабка Ёка и точно конокрада просверлила дядьку Дундурию взыскательным жандармским взглядом.
— Да это… как тебе сказать, что-нибудь этак лет с тридцать или сорок назад, когда у меня новехонькая барашковая шапка куда-то запропастилась. Я тогда весь дом вверх дном перевернул…
— И как же шапка? Нашлась? — встряла любознательная Вея.
— Нашлась, душенька, да еще где!
— Где же?
— На моей собственной голове, душенька. Только я это руку к затылку почесаться поднес, чувствую, а под пальцами овечья шкура. Я прямо-таки поразился. Да что это такое? Уж не превратился ли я сам в барана? Дай-ка посмотрю! Пошел это я к омуту, заглянул в воду, а из воды моя башка торчит, а на башке новехонькая барашковая шапка.
— И ты, конечно, сразу в воду прыгнул, пока шапка не утонула? — осведомился догадливый Ёя Кляча.
— В точности так я, мой милый, и сделал. Скок очертя голову в омут, а сам хватаюсь за голову и шапку свою — цап! Схватил и выловил. Вылезаю на берег, щупаю, а шапка насквозь мокрая. Значит, и правда была на той моей башке, которая из воды торчала.
Мы умираем со смеху, потешаясь над дядькиными приключениями, и лишь много лет спустя я начинаю понимать, что все это наш дядька рассказывал нарочно для того, чтобы нас повеселить. Не такой он уж был простак.
Взялись мы выбивать его толстенный зимний гунь, тут Дундурия снова взбунтовался:
— Да я уж его выбивал, что вам еще надо!
— Это когда ж ты его выбивал?! А ну-ка скажи, а ну-ка скажи?! — раскудахталась бабка Ёка.
— Да что-то этак незадолго до первой мировой войны, когда я подрался на базаре с десятком барышников, торговцев лошадьми. Схватили они колья, дубины и палки и славно обмолотили ими мой гунь. Из него такая туча мучной пыли и пепла поднялась, что прибежали городские пожарные, думали, загорелось что-то.