Ноль
Шрифт:
Страх проходит по спине липкими щупальцами.
Концентрирую внимание на несущественных деталях – нужно собраться, нужно сохранить лицо.
Я замечаю сережку с большим красным камнем, оттягивающую мочку левого уха Урода, и вздрагиваю – точно такая же лежит в бабушкиной шкатулке. Бабушка много лет хранит украшение под замком в своей комнате и не раз показывала мне его.
Моя тетя возвращалась через пустырь в праздничном настроении и сережках с рубинами, когда на нее напал маньяк. Но когда Соню обнаружили мертвой, сережек на ней уже не было. Одну
А теперь Урод, совершенно не стесняясь, носит в ухе вторую серьгу убитой его отцом девушки, развлекается, живет, дышит, смотрит в глаза людям. И издевается надо мной.
– Тебя зовут Уродом за твое врожденное паскудство и отсутствие совести! – кричу я.
– Девочка, вали отсюда…
Он больше не глядит в мою сторону, потерял интерес – тянется губами к предложенной Воробьем пачке, из которой торчит сигарета.
Крупная дрожь пробирает до костей, но я не знаю, что стало ее причиной: омерзение к Уроду и его семейке… или ревность.
На меня больше не обращают внимания.
Я никому здесь не нужна.
Бросаю пивную банку в траву и ухожу. А прорвавшись сквозь заросли бурьяна, падаю на колени и реву навзрыд от чудовищного унижения и разочарования.
Но что-то не сходится.
Я думаю об этом через боль, от которой трудно дышать, и за ужином, и за непринужденной вечерней беседой с бабушкой, и ночью, глядя в темный потолок… Я не нахожу себе места все выходные и совершенно точно схожу с ума.
А в понедельник утром, ковыляя на уроки, застаю Урода за странным занятием – это порождение дьявола кормит бродячих котов за школой и гладит их полосатые спины.
Быстро прохожу мимо – он им улыбается.
Десять
В детстве, с ревом и жалобами прибежав к маме, жгучую боль из души можно было выплеснуть со слезами, а сейчас мне некому выговориться.
Да и о чем рассказывать? О том, что я общалась с Уродом? О том, что он был со мной жесток? О том, что я уверена в его потусторонних способностях?
«По тебе плачет дурка», – ответят мне. И будут правы.
Я стараюсь вернуться в реальность – привычную и безопасную, выбросить из головы глупости и прекратить страдать.
«Гордость – главное достоинство девушки!» – всегда поучала бабушка, и с этой аксиомой я вполне согласна.
Именно гордость позволяет мне входить в класс с высоко поднятой головой, счастливо улыбаться и звонко смеяться на переменах, старательно избегая того, кто сидит за последней партой в третьем ряду.
Ненавижу общаться с девочками – едва взглянув на меня, они вывешивают на лицах картонные улыбки, растерянно таращат глаза и молят Бога, чтобы я поскорее отвалила, хотя из их ртов при этом приторной патокой льется лесть… Но я специально тусуюсь с ними в школе – пусть Урод видит, что он меня не сломал. Пусть видит, что он – изгой и лузер, что так и не смог меня достать, что достоин лишь игнора и презрения.
Однако
Каждое слово Урода, сказанное на пустыре, прошлось по сердцу острым лезвием, но все, что я чувствую, – мучительный стыд за себя – глупого и жестокого ребенка, и – за бабушку. Ее как бывшего педагога, долгие годы учившего математике местных ребят, уважают и ценят в городе, она по-настоящему добра ко мне, но в том далеком дне моего детства бабушка была ужасной.
А подозрение, что мальчик из одуванчикового сна и другой – из осеннего воспоминания – все же имели одно и то же лицо, за несколько дней превратилось в нерушимую уверенность.
Как же я могла плюнуть в глаза спасшему меня ангелу, доброму привидению, светлому, чистому созданию? Выходит, я тоже причастна к тому, что из него вырос угрюмый, жестокий и злой Урод…
Меня грызет совесть. Так что в сторону Лебедева я не смотрю лишь потому, что смотреть на него не смею.
К моему ужасу, Саша все же нашел способ подобраться поближе: в среду вечером бабушке звонит тетя Оля и сообщает, что сын собрался к нам в гости:
– Галина Федоровна, Саня сейчас подойдет, отпустите Софию прогуляться? Он все переживает, что девочка загружена домашними делами и учебой… Вы не беспокойтесь, он ее потом до квартиры проводит.
Надо было видеть лицо бабушки… На радостях она даже забыла, что мой комендантский час, начинающийся в пять вечера, уже наступил.
И вот мы сидим в сквере на сдвинутых лавочках, октябрьский ветер пронизывает насквозь тонкую куртку, но последние лучи уходящего солнца тут же согревают спину.
Сеня и Тимур притащились с девчонками из девятого – счастливицами, чья очередь быть их девушками подошла как раз сегодня. Они уже вовсю целуются, а мы с Сашей лишь неловко соприкасаемся плечами и молча разглядываем трещины в асфальте.
Как только мой друг перестал быть мне другом, я словно с цепи сорвалась: у принцессы Сони посмели украсть любимую игрушку!.. Я была одержима мыслью вернуть его, мечтала, чтобы он смотрел на меня так, как он в ту пору смотрел на Наташу, злилась и психовала, и Вселенная, похоже, услышала мои мольбы.
– Не замерзла, Сонь? – подает голос Саша, и я поднимаю голову.
Взгляд пронзительно синих глаз наполнен таким теплом и преданностью, что мне становится дурно.
– Не-а… – отвечаю и быстро отворачиваюсь.
Над пожелтевшими деревьями в далекие страны безмятежно плывут облака… А здесь, под безбрежным чистым небом, чавкая и хрюкая, исступленно обжимаются две пары совершенно не заинтересованных друг в друге людей. Чтобы не видеть мерзкого зрелища, снова смотрю на Сашу.
Раньше мы часто оставались вдвоем в комнате, смотрели в потемках фильмы, тайком от родителей исследовали пустырь и овраги, ходили с классом в походы и ночевали в одной палатке, но мысль о том, что с ним можно поцеловаться, ни разу не посещала меня. На самом деле я никогда не мечтала о его губах.