Номенклатор. Книга первая
Шрифт:
– Так и не сводит с меня своего бесстыжего взгляда, Метелл Лимбус, когда я переодеваюсь. Так он меня ненароком сглазит, и я могу в тот же момент и умом тронуться. Так чего ты, Аппий Визалий, до сих пор ничего не предпримешь, и не наведёшь порядок в безрассудной голове Метелла Лимбуса. Ты в нашем доме муж, или кто?! – требовательно так трясёт Аппия Визалия за его плечи Иуния, требуя от него столь невозможного на данный момент проступка.
А по мнению всё того же Аппия, одно другому не мешает сосуществовать в своей единой связке. Желание сглазиться Иунии в совершенно непотребное для благочестивой матроны состояние сожительства с другими мужами, и её требовательные и настойчивые просьбы разбить голову Метеллу Лимбусу. Что скорей приведёт к разрыву
– Нет. – Говорит Аппий Визалий в ответ Цинциннату.
– Вот выберешь меня в магистратуру, – говорит Цинциннат, – и тогда может не беспокоиться о своём деле. Я окажу тебе всяческую поддержку. – И только Цинциннат таким образом склонил в свою сторону Аппия Визалия, как до него начинают доноситься голоса-рупоры, взывающие народ к совершенно другому мнению, голосованию за соперника Цинцинната, Либерала Овидиуса.
– Крассий хочет Либерала Овидиуса в консулы! – прямо слух Цинцинната корёжат вот такие выкрики людей, купленных Либералом Овидиусом, представителем партии популяров, отстаивающих права плебеев. Тогда как Цинциннат представлял собой партию оптиматов, всё сплошь состоящую из аристократии. И оттого они так друг на друга непримиримо смотрели, еле терпя и сдерживая себя от выражения всех тех грубостей, которые внутри накипели и готовы в любой момент выразиться в терпеть больше нет сил, неприятное и отталкивающее до последней степени лицо друг друга.
Но одними такими выкриками противная сторона не ограничилась, и Либерал Овидиус, что за пакостная личность и физиологически отталкивающая физиономия партии популяров, был бы не самим собой, человеком без всяких моральных качеств и в нём только одно бесстыдство и сточные мысли, если бы он не обрушил с помощью своих агитаторов сгустки грязи в честное лицо Цинцинната.
– Не голосуй за Цинцинната, приличные и ловкие люди хотят в консулы Либерала Овидиуса! – прям впадает в лицевое безобразие и нервный тик от таких выкриков Цинциннат, белея лицом и сжимая от бессилия руки в кулаки. И всё это на глазах его потенциальных избирателей, кто уже начинает сомневаться в правильности своего выбора – Цинцинната. Кто демонстрирует себя со слабой, пассивной стороны и чуть ли не безвольно. А такая позиция Цинцинната на себя не может понравиться избирателю, заставляя его начать посматривать на соперника Цинцинната Либерала Овидияуса, кто вон как агрессивно ведёт свою политику, и он, пожалуй, сможет оправдать возложенные его избирателем на него надежды.
И Цинциннат, понимая, что его молчание прискорбно сказывается на нём и его агитации, пускается в умозрительные рассуждения, с дальним посылом в сторону своего противника. – Всякая неумеренность жизни возникает по причине неуверенности в себе человека. – С глубинным знанием в лице основополагающих истин, поглядывая изнутри себя в сторону идущего навстречу Либерала Овидиуса, этого последнего человека в Риме, кому бы он дал слово и поприветствовал, заговорил Цинциннат. – Кого в результате стечений обстоятельств вдруг вознесло на самый верх из низов. И этот выскочка из плебейского сословия (не трудно было догадаться, на кого он тут намекал и ставил в пример – на Катона, выходца из плебеев), подспудно догадываясь и понимая, что всё с ним случившееся временно и результат игры Фортуны, где его в любой момент могут сбросить обратно, откуда его и подняли, начинает брать от жизни всё, до чего дотянется его взгляд и руки, ни в чём не сдерживая себя.
– А вот мы, представители самых древних родов империи, патриции, на ком держится его государственность, – продолжил говорить Цинциннат после того, как перевёл дух, – за редким исключением знаем, что мы здесь навсегда и это ведёт к умеренности нашего отношения к жизни. – Сказал Цинциннат и на этом моменте своим выразительным в лице видом пошёл в разрез собой же сказанным – его физиогномика лица оскалилась до внешней выразительности
И этот Либерал Овидиус так сблизился с Цинциннатом не для того, чтобы из напускной вежливости проявить уважение к лицу, представляющему инструментарий власти (а так-то он его нисколько не уважает и не любит), а он захотел насмешкой унизить сего достойнейшего мужа. К чему он и приступил при подходе к Цинциннату.
– Есть у меня к тебе, Цинциннат, предложение насчёт будущих выборов. – Так, как будто за между прочим, говорит Либерал Овидиус, заставляя Цинцинната сжимать челюсти от злобы. И от него слова ответного не дождёшься, он только кивком даёт понять, что слушает это предложение Либерала Овидиуса.
– Шансы быть выбранным народом у тебя ничтожны, – смеет такое заявлять вслух Либерал Овидиус с насмешкой в лице над Цинциннатом и над всей системой выборов, – вот я и решил пойти навстречу тебе, человеку не первой свежести и не молодому, кто из-за всякой мелкой неудачи, того же проигрыша на выборах, – ну не хочет тебя видеть своим представителем наш мудрый римский народ, ему подавай молодых и энергичных как я, – легко может впасть в маразм в самом лёгком случае, а так-то тебя запросто может схватить предсмертный припадок, и предложить бросить жребий, который и решит, кто из нас займёт должность претора. – Либерал Овидиус на этом месте закрывает свой грязный рот (и не только из-за ношения в нём такого дерзкого качества слов, а он в него только что поел чего-то липкого и всего его перепачкавшего) и с насмешкой в лице ждёт ответа от переполнившегося негодованием и возмущением Цинцинната.
И что спрашивается, это сейчас такое было со стороны Либерала Овидиуса, если не провокация. Что и решил думать Цинциннат, с каждым разом всё больше недоумевая над тем, как такие люди как Либерал Овидиус ещё хотят живыми на этом белом свете.
– Как говорил Юлий Цезарь, жребий уже брошен. – Процедил сквозь зубы Цинциннат.
– Как знаешь, дорогой Цинциннат. Потом не плачь, сожалея об упущенной возможности. Будет безвозвратно поздно. – Говорит с улыбкой до ушей Либерал Овидиус и, не давая возможности Цинциннату сообразить позвать своих германцев из числа его охраны, чтобы они заставили Либерала Овидиуса прямо сейчас начать сожалеть за свою невоздержанность на слова, удаляется прочь отсюда, оставляя Цинцинната вздыхать и подсаживаться в ногах на колени.
А вот на этом моменте перед лицом Публия появляется отошедший было в тень Кезон, и он, заверив его негромко в том, что здесь не стоит больше задерживаться и лучше будет, если они незаметно оставят Цинцинната наедине со своими мыслями, уводит его подальше от этого места.
А вот куда он ведёт Публия, то в ту часть невольнического рынка, где на помостах и ведётся торг живым товаром.
– Только не спеши выказывать свою заинтересованность, – ведя Публия за собой, Кезон успевает ему нашептывать правила поведения при общении с работорговцем, мангоном, – мы пришли сюда, чтобы к ценам примериться на будущее и всё. – И это, пожалуй, лишнее для Публия, и не собиравшегося распускать свой язык.
И вот они подходят к одной из таких площадок, выделенных для торгов рабами, где центральное место занимает помост, с выставленными на нём для торгов людьми без прав свободы, где так же присутствует мангон, кто громким и красноречивым словом завлекает граждан с возможностями и с деньгами, ещё неопределившихся зачем они здесь находятся и пришли.
– Особо хочу привлечь ваше внимание к молодому галлу, Арбусу. – Выкрикивает с помоста мангон, останавливая на месте и взглядами на нём несколько зазевавшихся путников, в том числе и Публия с Кезоном. – Арбус здоров как бык, умеет драться и петь. И за такого одарённого галла я всего-то прошу 800 денариев. – На этом моменте кто-то присвистнул и пошёл дальше, почём свет освещая грязными словами этого хапугу мангона, за такие цены выставляющего свой товар.