Номер 16
Шрифт:
— Да я ему все булыжники переломаю, — шепотом пообещал Сет несчастному бродяге в гниющей куртке. — Я еще поставлю его на колени, клянусь всемогущим Господом! А потом превращу его в груду камней!
Бродяга засмеялся и протянул Сету черную банку. Сет наладил контакт, прорвался. Их глаза смотрели теперь одинаково. Они говорили теперь на одном языке, и оба знали тайны этого города.
Вот что происходит, когда звонишь по телефону спасательных служб, собираясь вызвать полицию. Сначала приходится долго ждать, пока кто-нибудь снимет трубку, после чего звучит запись, сообщающая, что все операторы заняты.
Сет повесил трубку, грохнул ее на рычаги с такой силой, что весь телефонный аппарат отскочил к краю книжного шкафа и упал на пол.
Оглушенный, согнутый от боли, Сет качался взад-вперёд, нянча ребра и распухшую руку. Он плакал горькими слезами, пока от слез не сделалось еще больнее, и ему пришлось успокоиться. Когда плачешь, работают мышцы живота, легких, горла, лица и даже спины — Сет никогда бы этого не узнал, если бы все тело не было настолько измочаленным. Враги отказали ему даже в возможности оплакать свое горе. Он должен просто принять его, должен переносить страдания не жалуясь, чтобы злодеи стали еще сильнее.
Рот наполнялся кровью из-за расшатанных зубов, красные пузыри лопались на губах. Сета занимали фантастические видения — багровые и влажные, где раздражительный, похожий на хорька, юнец медленно умирал, глядя Сету в лицо — последним он увидит его глаза, у него будет такое право. Сет кромсал на куски чернокожего, того, который держал его за ворот пальто, чтобы кулаками крошить ему зубы, чтобы у всей стаи были равные возможности бить.
Сначала Сет попытался лечь на кровать, но прикосновение к подушкам, матрасу и простыням обжигало, словно удар хлыста. Тогда он свернулся клубочком у батареи, но пол оказался слишком жестким. Кресло не приносило облегчения, а стоять было смерти подобно. Сет проглотил пригоршню парацетамола, но таблетки походили на крошечных пожарных, без толку направляющих струи воды вверх на ревущую стену огня, который превращался, текучий и непроницаемый разом, в пламенеющую боль.
Сет мог утешаться только фантазиями на тему грядущего возмездия, когда он выследит тех парней. Не стоит медлить, дожидаясь, пока неизбежный процесс заживления смягчит его убийственную решимость. Он не позволит своему разуму защитить себя, стирая из памяти черты убийц. Собачьи морды. Желтые звериные глаза.
Сет зашарил по жесткому ковру в поисках бумаги и карандаша. Один глаз у него затянуло туманом и слизью. Ему было трудно рассмотреть линию, направление, лампочки светили слишком тускло. Да и листы из папки для набросков являли собой слишком жалкий холст для тех лиц, которые заполняли разум Сета, для портрета вселенского невежества и жестокости.
Он не согласится на меньшее, чем огромное полотно, посвященное тому паразиту, что уродует плоть человечества, противоположность таланту и прогрессу. Подобная работа потребует длинных, размашистых примитивных мазков при полном отсутствии какой-либо утонченности. Синие кулаки. «Томми Хилфигер». Сырое мясо. «Гуччи». Черные десны. «Стоун Айленд». Желтые глаза «Рокпорт».
Сету хотелось рычать, словно льву на цементном полу. И реветь, как белому медведю, до розовой кожи вытершему всю шерсть о прутья своей тюрьмы в зоопарке. Должно прийти омерзение. Пусть оно сочится по стенам, пусть
Сет открыл банки с красками и с вспотевшими руками приблизился к стене.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Майлз Батлер улыбнулся.
— Я только никак не могу понять, почему вас интересует Хессен.
В его умных глазах Эйприл заметила озорные огоньки. С тех пор, как они встретились в семь часов в Ковент-Гарден, чтобы вместе поужинать, она непрерывно смеялась. Батлер принадлежал к тем редким людям, которые завоевывают вас скромностью, доходящей до крайности, и, кажется, никогда не воспринимают самих себя всерьез, обладая при этом безупречными манерами и прекрасным образованием. Играют в поддавки, но тем не менее играют.
Годы оставили свой отпечаток на лице Майлза Батлера, но он все еще был красив — выделяющийся из толпы человек. Даже морщинки вокруг голубых глаз несли в себе нечто сексуальное. И Эйприл просто влюбилась в его старомодную прическу, напоминающую стрижки офицеров времен Второй мировой войны, — волосы седые, но блестящие, аккуратно уложенные, с высоко выбритыми висками. И одет он был в классическом стиле: брюки с завышенной талией держались на подтяжках, которые Эйприл заметила, когда Майлз снял пиджак и повесил на спинку стула. Единственное, что лично она бы добавила к его ботинкам с кожаными накладками, белой рубашке с запонками и старомодному шелковому галстуку, — мягкую фетровую шляпу. Майлз с Эйприл удивительно совпадали по стилю. Она не могла даже предположить подобного эффекта, облачаясь в один из эксклюзивных шерстяных костюмов двоюродной бабушки, нейлоновые чулки со швом под названием «Время коктейля» и туфли с кубинским каблуком и маленькими бантиками на носках.
— А что такого странного в том, что я интересуюсь живописью? Разве я похожа на дурочку?
Майлз засмеялся и покачал головой.
— Нет. Просто вы, скажем так, не похожи на остальных поклонников Хессена, каких мне доводилось видеть. Прежде всего, вы слишком привлекательны, и в вас чересчур развито чувство стиля, чтобы с восхищением рассматривать «Триптих с марионеткой». Не говоря уже об «Этюдах хромого».
— Значит, вместо того я должна в «Харви Николс» примерять туфли от Джимми Чу? Или поджидать у подъезда какого-нибудь бонзу?
— Именно так. К чему тратить отпускное время на изучение неизвестного европейского художника? Да к тому же еще и не вполне здорового?
Хоть Майлз с ней немного флиртует, он все-таки воспринимает ее всерьез. Эйприл видела, что искусствовед искренне заинтригован ее звонком и расспросами о Хессене.
— Вы такая загадочная девушка. Прямо-таки таинственная.
Эйприл засмеялась и отпила вина, чтобы скрыть румянец смущения, заливший все тело. И почему ей до сих пор не приходило в голову встречаться с мужчинами постарше?
— Просто он имеет некоторое отношение к нашей семье.
— Да, об этом вы упоминали по телефону. Я весь внимание.
Майлз взял со своей тарелки немного спагетти с моллюсками.
— Моя двоюродная бабушка Лилиан жила в том же доме, что и Хессен, Баррингтон-хаус. Бабушка недавно скончалась.
— Мои соболезнования.
— Все в порядке. Я не была с ней знакома. Однако она завещала квартиру моей матери, а поскольку мама панически боится самолетов, я прилетела вместо нее разобраться с наследством.