Номер с золотой визитки
Шрифт:
— Просто это самый откровенный наш разговор за всё время, и ты впервые сказал мне так много слов единовременно, а я и не представляла, что ты можешь изъясняться настолько развёрнуто.
— Хочешь меня понять? Узнать, почему я такой? Докопаться до моей сути?
— Более чем хочу, — честно и правдиво отвечаю я. В этом состоит моё самое заветное желание не только на данный момент, но и вообще. Быть может, только так, видя, что мною руководит отнюдь не праздный интерес и не банальное любопытство, а исключительно потребность быть с ним, он и откроется мне со всех существующих сторон, и между нами не останется никаких пробелов, которые нуждаются в заполнении.
— Все, кого я любил или, по крайней мере, искренне
— Есть и ещё кто-то? Не только твой отец? — сглотнув, с очевидной тяжестью на сердце спрашиваю я. Желание знать его прошлое, даже если в нём гораздо больше печали, боли, и крови, чем я предположила на основании однократного упоминания лишь об одном родителе, не означает готовность причинять новые страдания. Даже если забыть, что в действительности воспоминания о перенесённых утратах и испытываемых тогда чувствах всегда рядом с нами и периодически напоминают о себе, глубоко затаиваясь в остальное время, то мои вопросы всё равно ударят по самому больному. Но ведь это будет стоить того, если в результате постепенно и неторопливо, но с высокой долей вероятности мы узнаем друг о друге всё, что сокрыто, и, возможно, обретём совместное счастье?
— Вместе с ним была и моя мать. В некоторой степени это даже трогательно. Оба сдержали данные друг другу обещания. Знаешь, те самые, где говорится про «пока смерть не разлучит нас».
— Что случилось?
— Ничего такого. Просто одно из дорожно-транспортных происшествий, тысячи которых происходят каждый день по всему миру. Машину занесло на ледяной дороге, и в конечном итоге автомобиль врезался в разделительный отбойник. Насколько я знаю, их смерть была мгновенной, и, умирая, они совсем не мучились. Но их не стало, и это сказалось на мне так, как я меньше всего ожидал.
— И в чём конкретно это выражается?
— Я не привязываюсь к людям. Просто не позволяю себе. Рано или поздно все перестают существовать или банально бросают тебя, а с меня уже хватит потерь. Если и с тобой что-то случится, я вряд ли справлюсь и переживу. Да и вообще себя в таком случае никогда не прощу.
— Так я другое дело?
— Абсолютно.
— Выходит, ты… Ты привязался?
— Не знаю, как и когда это случилось, но да. Определённо да.
— А я и не заметила.
— Я, как мог, в себе это подавлял. Прости, что был отвратителен.
— Я подумаю над этим.
— А как… как быть с остальным? Ты, и правда, имела в виду то, что говорила, одновременно начиная собирать мои вещи? Тебе действительно хочется, чтобы я исчез из твоей квартиры и жизни и убрался куда подальше? — отчего-то слегка дрожащим голосом, в котором будто даже слышны слёзы, спрашивает меня он. Я начинаю, только ещё начинаю подозревать, что он боится. Боится снова остаться один? Или, что, впрочем, наверняка слишком далеко от истины, боится остаться без меня? Это звучит слишком хорошо, чтобы быть и его реальностью, той, где ему так же страшно расстаться со мной, как и мне с ним, хотя формально мы и не встречаемся. Но я в любом случае не хотела его прогонять и даже не заикнулась бы об этом, будь он немного более сговорчивым.
— Мне казалось, что это будет самым правильным решением, но в действительности я совсем не хотела и не хочу, чтобы ты уходил.
— А чего ты хочешь?
— Чтобы ты остался. Но только если это и твоё желание. Я не стану тебя заставлять.
— Ты меня и не заставляешь, ведь я тоже не хочу уходить.
— Это… Это хорошо, — отвечаю я, на самом деле испытывая потребность сказать нечто большее и весомое, пусть и не зная, что именно, но боясь преждевременно его спугнуть.
— Я собирался стать инженером по сейфам и замкам и работать на полицию. Но гибель родителей всё изменила.
— Я всегда знала, что преимущественно ты всё равно законопослушный гражданин.
—
— Это даже скорее не знание, а чувство, понимаешь?
— Думаю, да.
— А твой феникс как-то с этим связан? — заметив искусно выполненный чёрный рисунок на левой руке ещё тогда, когда рубашка Джейдена только-только покинула его туловище нашими совместными условиями, я решаюсь спросить о нём только сейчас и лишь убеждаюсь в том, о чём и так по поводу Джейдена уже догадалась. Уклончивый ответ с обещанием большего и полной откровенности, способной распахнуть все тайные завесы, лучше, чем громкое молчание, которому не видно ни конца, ни края. Пусть не всё сразу, но медленное продвижение это то, что нужно.
— Однажды ты всё обязательно узнаешь. Только не торопи меня. Просто дай мне время, хорошо?
— Оно уже у тебя есть. Столько, сколько пожелаешь.
Глава восьмая
— Ты красивая, — шепчу я, неотрывно глядя в её глаза, пока наши тела движутся синхронно и в унисон друг с другом в предрассветной дымке только-только занимающегося за окном утра.
Рождаясь, каждый из нас априори свободен, и потому, чуть ли не с самого первого совместно проведённого мгновения в одной кровати начав испытывать некие собственнические чувства, я, как мог, пытался заглушить их в себе. Ведь, как совершенно верно и справедливо заметила Кимберли, не имел ни единого права проявлять данные эмоции и что-либо ей приказывать.
Откровенно говоря, моё поведение было оскорбительным и недостойным, но, конечно, осознавая где-то глубоко в душе, какие цели преследует Кимберли и чего старается всеми силами добиться, я не хотел новых вопросов, которые бы неизбежно продолжили возникать. Не хотел, чтобы она не оставляла попыток достучаться до меня и делала всё возможное, чтобы докопаться до моей сути. Не хотел привязанности и сближения, которые со временем неизбежно бы привели Кимберли к разочарованию во мне. Я хотел лишь оттолкнуть её, чтобы она раз и навсегда отказалась от идеи моего спасения не от физических лишений, а от эмоционального одиночества. Но одновременно с этим чуть ли не лишился рассудка, когда, проснувшись однажды утром, не увидел Кимберли на другой половине кровати и вообще не обнаружил не единого следа её пребывания в квартире. Время словно растянулось в пространстве, пока в трубке звучали лишь бесконечные гудки, а когда они наконец сменились желанным голосом, я буквально рассвирепел от злости и понимания того, что далеко не всё в жизни можно подчинить правилам. Если человек не хочет что-то делать, то его не принудить и не заставить, и он останется верным задуманному и отправится не только в офис, но и в другой город, если это будет необходимо ради работы. Но я не собирался спускать откровенное неповиновение на тормозах и отклоняться от выбранного в отношении Кимберли курса поведения.
Жизнь более предсказуема и преподносит меньше сюрпризов, когда ты расписываешь каждый свой шаг и контролируешь ситуацию. Но, стоило мне оказаться почти изгнанным и столкнуться с нежеланием Кимберли мириться с зацикленным на безопасности и преимущественно не желающим вылезать из своеобразной раковины мной и дальше, внутри меня будто что-то перемкнуло или перезагрузилось, и случилось то, что случилось. Я перестал бороться с самим собой, признался себе в том, что пытался игнорировать на протяжении всех последних дней, и позволил дремавшему внутри желанию вырваться на поверхность. Стараясь избежать этого во что бы то ни стало, я всё-таки болезненно и прочно привязался, и лишь дополнительным подтверждением этой основательно засевшей в голове мысли служило то, насколько сильное и наполненное не иначе как паникой беспокойство охватило меня при одной только мысли об Кимберли, находящейся в опасности и, возможно, нуждающейся в незамедлительной экстренной помощи.