Non Cursum Perficio
Шрифт:
Засвистели всё ближе и ближе сирены поездов, земля и рельсы начали мелко вибрировать от мощи проходящих где-то рядом тяжёлых товарняков. Лампы с треском разгорелись ярче. Трамвай нырял в туннели, под эстакады, ловко петлял меж складов, путей и составов; один раз он даже проехал под железнодорожным полотном по гигантской бетонной трубе. Блондинка встала, перекинув ремень сумки через плечо и подойдя к дверям. Резким жестом стёрла со стекла нарисованные глаза.
– Нефть вам в воду, если ещё раз так сделаете, – негромко, но с осязаемой угрозой сказала она, наклонившись к отшатнувшимся
– П-простите, – пролепетала школьница с косичками, наливаясь густой, спелой помидорной краснотой от стыда. – Мы просто пошутить хотели. Мы больше не будем!
– Центральный вокзал клина, – стеклянный, дрожащий голос в динамиках вибрировал, готовый вот-вот разбиться на осколки. Камилло уловил в нём боль и страх.
Двери торопливо лязгнули, закрываясь; трамвай без объявления следующей остановки так резко взял с места, что Диксон стукнулся затылком о ручку на спинке сиденья.
– Вниманию граждан, – надрывался на здании вокзала громкоговоритель, – экспресс на Цветоград отправляется с пятого пути! Просьба провожающим покинуть вагоны и отойти от края платформы!
Откуда-то сзади долетело шипение спускаемого пара, глухое лязганье и скрип берущего с места поезда... Но его перекрыл полный отчаяния вопль с ближайшей эстакады. Бежавший по ней молодой мужчина в дорогом кашемировом пальто, с кейсом в руке, явно опоздавший на экспресс, увидел уходящий поезд, остановился и завыл, запрокинув голову. В этом вое был такой дикий ужас, такая обречённость, что у Диксона обмерло сердце. Разбуженный Рыжик, откинув с лица палантин, бросил взгляд в окно – и, увидев на эстакаде опоздавшего пассажира, двумя руками нервно вцепился в свитер Камилло:
– Не смотри! Не смотри туда! Отвернись и не смотри!
Диксон хотел спросить: почему. Диксон хотел спросить: в чём дело-то. Но тут он увидел сам.
На кричащего мужчину налетела стая огромных, лаково блестящих ворон, повалила его на решётчатый настил эстакады. Замелькали перья, пальцы, когти, кашемир пальто, загнутые птичьи клювы... Трамвай дёрнулся и замер; все пассажиры прилипли к стёклам, не в силах оторваться от ужасного зрелища. Мужчина пытался ползти прочь по эстакаде, продолжая невнятно звать на помощь и стонать. По его изорванному в лохмотья лицу текла кровь, а вороны всё налетали, и царапали, и клевали, хрипло каркая проклятия...
Камилло не мог сказать, сколько это продолжалось – время словно заморозилось в глыбу льда с замершим в ней трамваем. Но закончилось это, когда из грязной жижи меж путей выскользнул длинный медный провод и поймал на лету одну из птиц. Истошный хриплый карк, блеск меди – и обвитая проводом тушка с чавканьем исчезла в грязи. Остальное вороньё с переполошенными воплями бросилось врассыпную, оставив истерзанного мужчину лежать на боку – и смотреть на пассажиров трамвая пустыми окровавленными глазницами.
Рыжик первым очнулся от оцепенения и тут же метнулся в кабину водителя. Клацнула дверь, отрезав кусочек звеняще-дрожащего стона, и через пару минут трамвай всё-таки тронулся с места и медленно двинулся прочь.
– Следующая остановка, – несколько неуверенно
– Норское, переход на Закатную линию. К трамваям до Кривражек – налево, до Мараморочек – направо. Эм... Камилло, посиди пока там, девушке-водителю нехорошо, так что трамвай какое-то время придётся вести мне. И когда я говорю не смотреть – не смотри!!!
Диксон машинально вжался в спинку сиденья, сделал ангельское лицо и торопливо покивал, забыв, что Рыжику его не видно. Школьницы захихикали было, но тут мужик-никельщик издал странный, низкий горловой звук, ощутимый больше нервами, чем слухом – и хихиканье как ножом отрезало. Диксон поднял с пола оброненный Рыжиком в спешке палантин, с ворчанием отряхнул и завернулся в него, спрятав лицо в чёрном мехе. Ему было отчаянно страшно. Но он понимал – н пойди он за Рыжиком в Некоузье, ему было бы в сто раз страшнее. Остаться без Рыжика навсегда для Камилло было значительно хуже, чем умереть. Значительно.
…Трамвай номер 67д всё ехал, вспарывая ночь алюминиевыми боками. Убаюканный его мерным покачиванием, Камилло дрёмкал, укутавшись в палантин. Школьницы вышли в Норском, и Диксон уже внутренне съёжился от перспективы остаться в компании никельщика и девицы с раной в руке. Но тут со стороны круглосуточного магазина прибежала супружеская пара с мешком картошки на тачке и принялась энергично запихиваться в трамвай. Мешок и тачка не поддавались, так и норовя вывалиться обратно на остановку. Супруги, однако, не теряли надежды, со стонами и ругательствами пытаясь втянуть свой хабар по ступенькам. В конце концов, не выдержав этого шоу дрессированных кулёчков, со своего места поднялась девушка с раной в руке, и втроём они всё-таки сумели запихать непокорные корнеплоды в транспорт. Пыхтя и отдуваясь, супруги влезли следом за картошкой и тут же заспорили, кому идти платить за проезд.
– Осторожно, двери закрываются, – объявил Рыжик. – Следующая остановка – Дальний перегон, переход на Рассветную линию. К поездам метро до Больших Солей и Тёплого Стана – в подземный переход направо. Трамвай работает без кондуктора, за проезд оплачиваем у водителя.
Камилло вздохнул и попытался поуютнее уместить свои старые кости на жёстком сиденье. За окном уплывали прочь бревенчатые домики с плоскими, густо поросшими мхом крышами, на которых паслись какие-то животные – белые с коричневыми пятнами. Камилло прижался лицом к стеклу, пытаясь разглядеть, что это за звери лазают ночью по крышам, интенсивно жуют мох и изредка протяжно окликают друг дружку – как будто кто-то медленно ведёт смычком по струнам виолончели.
– Это рыбальщики, – сказал кто-то рядом. Возле Камилло стояла девушка в чёрном пальто, дружелюбно взиравшая на него из-под пушистой чёлки. У неё были ярко-синие, почти светящиеся глаза, обведённые по краю радужки тёмным ободком, и большая коричневая родинка на скуле, похожая формой на детскую ладошку. Диксон на какое-то мгновение растерялся, потерял равновесие, пошатнулся на лезвии ножа... но с удивительной для себя самого лёгкостью вернул себе спокойствие и своё обычное радушие.
– Рыбальщики – это те, что на крышах? – переспросил он, кивнув за окно.