Non Cursum Perficio

Heart of Glass

====== 26. Канун Перемены ======

– ...Диксон, – с печальным вздохом сознался Рыжик где-то посредине следующей недели, застав Камилло за расчёсыванием усов перед уходом на работу. – Диксон, у меня опять неуёмная тяга к перемене декораций и места действия. Я знаю, что тебя в твоей страховой конторе давно держат исключительно потому, что больше никто не рвётся продавать ОСАГО и КАСКО нервным автосипедистам. И что если ты оттуда свалишь, то потом работы в Аннаполисе и его окрестностях не найдёшь никакой. Но может, всё-таки... опять уедем?..

– А как

же эти жучки-древоточцы? В смысле, по-прежнему преследующие тебя функционеры из Кирпичного? – Камилло посмотрел в зеркало на стоящего за его левым плечом Рыжика, опять потерявшего где-то выражение лица. А интонации он забывал добавлять в свой голос вообще практически всегда. Диксон уже привык.

– Это не смертельно, – отозвался Рыжик, немного помолчав. – У тебя правый ус кривее вверх, чем левый, поправь.

– Нды? – Камилло критически оттопырил нижнюю губу как-то набок и подправил центровку усов. – После переулка Каховского, после Берёзников и того нападения ты говоришь, что это не смертельно? Садерьер тебе башку открутит и будет прав.

– С тобой или без тебя, Камилло, но я опять уйду, – холодно и невыразительно сказал Рыжик, повернулся и исчез к себе в комнату.

– Что, прямо сейчас? – вспугнуто уронив расчёску, крикнул Диксон в захлопнувшуюся дверь – и не услышал ответа. Впрочем, он преотлично знал, что потащится за Рыжиком, как нитка за иголкой, куда угодно и когда угодно. В конце концов, в качестве альтернативной альтернативы ему всё равно остаются лишь трудо_выебудни с пасьянсом «Косынка», да одинокие вечера...

Потоптавшись в коридоре, Диксон возвестил:

– Со мной пойдёшь! – и, просветлённый, ушёл вкалывать.

Рыжик, поймав три слова в ладонь, сжал пальцы – им было тепло. Пусть Диксон не всегда будет рядом, – потом он устанет быть нитью, останется в ткани этого мира, а Рыжик уйдёт шить дальше, другими нитями, – но пока что они вдвоём. Вдвоём...

Вечером того же дня, возвращаясь домой и разгоняя протестующе чихающий «Паккард» до ста миль в час, Камилло почти ожидал обнаружить пустую квартиру со следами поспешных сборов в дорогу. Он знал, насколько неумолима жажда странствий Рыжика, как жжёт ему руку золотой компас – и боялся лишь, что не догонит ускользающего в переплетения дорог найдёныша так, как успел один раз догнать на пути в Некоуз.

Но нет: в синих весенних сумерках, над ветвями клёна, тепло светились два окна кухни с разными шторками, парчовой и ситцевой. Камилло улыбнулся, когда ромашковая занавеска отодвинулась и за стеклом появилась тёмная фигурка Рыжика со стаканом в руке – Диксон любил, когда его встречали. К подъезду Рыжик, правда, не вышел, зато ждал Камилло между первым и вторым этажами с холодно мерцающим телефоном в руке.

– Лампочки кто-то сожрал, – пожаловался он, ведя Диксона наверх и освещая ступеньки, из-за чего походил на Данко из старой сказки. – То есть не просто выкрутил и выкрал, а именно что сожрал. Вместе с плафонами и цоколями. Кое-где даже извёстку вокруг них повыкусывал. В чём наблюдаю аналогию с нашей вешалкой для полотенец и прокисшим вареньем...

–

Хуясе... – Камилло, смекнув, что вылупившееся из Некоузского яйца всеядное создание шарится где-то в подъезде, резво прибавил ходу, и на свой шестой этаж впорхнул буквально ласточкой.

– Мы завтра идём на Перемену, так вот у меня к тебе будет огромная просьба, – Рыжик запер дверь и помог Диксону вытряхнуться из пальто, – такая прямо огромная-преогромная просьба: не подбирать по всему Некоузью всякую дребедень и не тащить её к нам в дом!

– Это просто мои природные склонности дилегтора, – Камилло сделал умное лицо, – ну, как у Пеппи Длинныйчулок...

– Тогда я тебя, в таком случае, буду звать Диксон Подберияичко...

– Только попробуй! – Камилло кинул своим шарфом в убегающего Рыжика и попал по спине. Рыжик зловредно захихикал и утащил шарф на кухню. Сказал оттуда:

– Просьба к посетителям пищеблока: мыть руки перед и зад, а также воздержаться от диких криков пещерного ужаса при виде сегодняшнего ужина. Это традиционный в канун Перемены ужин, его сейчас подают практически на каждой кухне Некоузья...

Жутко заинтригованный Камилло быстренько ополоснул лапки и, даже не сняв рабочего офисного костюма с галстуком, ринулся на кухню. И всё-таки издал тот самый пещерный крик.

На большом блюде посреди стола лежал огромный жареный ёжик с наколотыми на иголки пятью разными фруктами: абрикосом, апельсином, странным плодом, похожим на ярко-розовую сливу, гроздью черного винограда и россыпью клюквы. Рядом имелась ваза ослепительно белых яблок, которую венчало одно надкусанное, ярко-алое настолько, что красной была даже мякоть. В двух невесть откуда появившихся в Диксоновой кухне медных пиалах курилась дымом коричневая жидкость с плававшими в ней оранжевыми цветками. Рядом в ведёрке со льдом торчала бутылка шампанского. Белого. Как яблоки.

– Перемена, Камилло, – сказал Рыжик строго, стоя на фоне парчовой шторы с орхидеями,

– Твоя Перемена должна осуществиться окончательно и согласно всем принятым ритуалам. Ты принимаешь свою Перемену, Камилло Диксон? Ты принимаешь её всей душой?

Камилло неожиданно заробел под взглядом как никогда серьёзных, даже суровых чёрных глаз. Рыжик, скрестив руки на груди, спокойно ожидал ответа. Этим вечером он надел свою лучшую чёрную блузу с высоким воротничком-стойкой и украсил её у горла двумя цветками: оранжевым, как те, что плавали в пиалах, и мерцающим серым, с узкими тонкими лепестками.

С трудом оторвавшись от ботанического аспекта, Диксон встряхнул головой и слегка охрипшим от волнения голосом сказал:

– Да, я, Камилло Диксон, принимаю свою Перемену с пониманием и радостью. И я принимаю её от тебя, Рыжик.

– Да будет так! – он взял из вазы алое надкусанное яблоко и протянул его Камилло на ладони.

– Прими в этот вечер в свою душу часть меня, как я приму часть тебя, Камилло Диксон. Пусть первый луч завтрашнего рассвета, встреченного рядом, соединит нас узами, как он тысячи лет во всех мирах соединяет ночь с днём...