Non Cursum Perficio
Шрифт:
– Поздно задавать вопросы, – откликнулся Рыжик на мысли Майло; его неяркий голос тонул и растворялся в загустевших сумерках. Если бы не слабый свет от высоток Нефтестроя там, куда уходили рельсы, они бы даже не смогли различить друг друга.
– У меня мало времени, Майло. Или ты едешь со мной и отдаёшь мне дневник на время, или я еду в Никель один... – он не закончил фразу, но и так всё было ясно.
– И на чём это ты едешь, интересно? Трамваи не ходят! Как видишь! – огрызнулся Майло, мотнув головой в сторону безжизненно замерших на круге конечной, занесённых снегом вагонов с распахнутыми дверьми.
– «Паккард», – односложно
Вдвоём, но не вместе они подошли к сугробу, в котором смутно угадывались клочки знакомой голубизны – точь-в-точь как цвет глаз владельца автомобиля. С тихим неявным звуком Рыжик двумя руками смёл снег с лобового стекла. Майло безынициативно потёр спрятанной в рукаве, чтобы не мёрзла, ладошкой дверные ручки. Большего сейчас, в общем-то, и не требовалось – Рыжик змейкой скользнул в выстуженный салон. Чуть помедлил: Камилло не запирал свою раритетную рухлядь, но утащил с собой ключ зажигания. Плюхнувшийся на соседнее кресло Майло понял его сомнения и кивнул, дыша на озябшие пальцы:
– Да, можно. Мамин ключик много на что годен, не только замочек на дневнике открывать. Я ещё и поэтому так сильно хотел его получить.
Рыжик вытащил из кармана обменянный у Ливали ключ, и аккуратно воткнул в замок зажигания – мягкое серебро, растаяв на миг, идеально вошло в скважину, тут же застыв и приняв её форму. Старенький мотор недовольно чихнул пару раз, «Паккард» вздрогнул всем корпусом, как внезапно разбуженный крупный пёс, и завёлся. Майло потёр локтём заиндевевшее окно и попросил:
– Включи печку, а? Я понимаю, тебе уже всё равно, а я ещё...
Ляпнуть немыслимую бестактность Майло не позволила чья-то решительная рука, рванувшая на себя дверцу возле водительского места. Там, порождением погибшей зимы, стояла решительно сжавшая губы Мария Оркилья, и снегопад лепил на её теле новое белое свадебное платье, а длинные, распущенные чёрные волосы терялись в близкой, стоящей за её плечами ночи.
– Я поеду с вами, – известила она с напором разогнавшегося до предела трамвая с заклинившими тормозами. – Я не хочу оставаться здесь, понятно? Все эти девочки пустые и счастливые, а во мне слишком много осталось жизни, и я еду с вами – обратно. К поездам, воронам и коровам. Пусть они отдадут мне меня. Марию Оркилья. Пусть только попробуют не отдать!!
– Но... – тихо пискнул Майло, отводя взгляд – Оркилья содрала с лица повязку из холста в знак протеста и нежелания смириться с потерей себя. В её жестах всё ещё сквозила скованность и неловкость, что были так явно видны тогда, на закате – но близкое ощущение Рыжика, те его слова и зов памяти требовали от Марии не опускать руки и сражаться. Раздавить туфлей извивающуюся гадину-страх – и идти напролом, не подчиняясь чувству бессилия, тянущему на дно, в сладкий ил забвения.
– Что «но»?! – тут же повернулась к вздрогнувшему Майло Оркилья, сжавшая пальцы
С пушечным грохотом захлопнув дверь, Мария через секунду нырнула на заднее сиденье, прошелестев рваным кружевом и громко чихнув от скопившейся там за последние полвека пыли. Майло попробовал было возмущённо повзирать на Рыжика, но все его потрясания руками и гневное пыхтение разбились о холодное безразличное пожатие плечами и слова «Пусть едет».
Рыжик отпустил ручник и с полминуты смотрел в снежную круговерть, в которой таяли два луча фар. Стоянку замело, стерев даже их собственные следы, оставленные четверть часа назад. Потом, словно вслепую, прижав ладонь к ветровому стеклу, стронул «Паккард» с места, и повёл его через вязкую плоть снега, взрезая её тупым неудобным скальпелем авто и собственной бритвенно-острой волей. Майло круглыми глазами смотрел перед собой, ощущая, как все они втроём протискиваются сквозь сугробы, и тянет их не древний фыркающий мотор, а целеустремлённость шьющей Иглы. Мария тихо дышала на заднем сиденье, успокоенная своим исчезанием прочь из Депо, а снег всё крал и крал у них ненужные Озёра и всех их обитателей.
====== 36. Господин директор Антинеля ======
...Если вам кто-то скажет, что это замечательно и восхитительно – быть директором Антинеля, не верьте этому чудовищу и бегите от него со всех ног. Бегите, не разбирая направления и не слыша крики «Стой, одумайся!» из-за спины. Бегите, покуда хватит дыхания... это вам говорю я. Тот, кто не убежал, а доверчиво схватил, по своей сорочьей привычке хватать всё блестючее, ключи от ворот Антинеля. И кто сидит теперь в кабинете, где пахнет мёртвыми цветами и сердцами, в чужом кожаном кресле, схватившись за голову и глядя в зыбкое отражение полных паники карих глаз в полированной крышке письменного стола. Подбитое сознание вошло в штопор, оставляя за собой дымный след – и не оставляя надежды выжить.
– ...Сао Седар? – в дверь бледным лепестком проскользнула Ирина с чашкой в руке. Я уставился на неё дико: комендант общаги химиков явно светилась от удовольствия, отыскав меня на пяти тысячах квадратных метров Антинельской многоэтажности, что явно было непросто, учитывая всю кривизну моих последних передвижений по территории. Однако появление Ирины меня как-то неожиданно успокоило. На общем фоне её жизни мои проблемы начинали выглядеть не то чтобы надуманно, но уже как-то менее остро. Словно она холодным молоком разбавляла горький-горький, раскалённый кофе мира. Так, что его можно было начинать пить.
– Ирина, я же просил не бродить в одиночку, – укорил я чуть снисходительно и чуть тревожно, беря у Маркес чашку и суя в неё нос. Оттуда пахло крепким Ассамским чаем с барбарисками.
– Это мне? Ох, спасибо. А то я такой дряни в реанимации нахлебался, до сих пор невкусно.
– Вы были в реанимации, Сао? Что-то случилось с флигелем? – встревожилась Ирина, ухватывая бант на своей косе и глядя снизу вверх.
– Всё поправимо, Ирина, – ответил я – и сам поверил в это. Что я смогу найти потеряшку Норда, что освобожусь от уз, что прищучу пробравшуюся в мои владения Элен Ливали... Ну и всё такое прочее, в духе сопливых притч про прутик и веник. И кстати о постулате «Вместе мы сила».