Non Cursum Perficio
Шрифт:
– До свиданья, Дьен, – сказал Рыжик бесцветным голосом, и, не дав Садерьеру времени как-то отреагировать, быстро ушёл в подъезд – только пролетевший за плечом шарф мелькнул.
– М… спасибо, что не отказались нас подвезти, – сформулировал после некоторой запинки вежливый Диксон. Садерьер обернулся к нему, ухватившись рукой за край своего сиденья. На безымянном пальце у него был перстень с крупным рубином, похожим на осколок замёрзшей крови.
– Камилло, – мягко сказал Дьен, вздохнул и сказал совершенно не то, что Диксон ожидал услышать, – берегите Рыжика. Сейчас опасное время, скоро день весеннего равноденствия, и…
– Боюсь, что я не понимаю вас, – осторожно
– Дай Са, чтобы и дальше вас двоих это не касалось, – тихо отозвался Дьен и протянул свою визитку (безусловно, вишнёвую, с белой вязью надписи). – Это… на всякий случай. Если что.
В кухне на плите беззвучно выкипал чайник; Рыжик, закрыв глаза, сидел у окна на табуретке. Он выглядел измученным и усталым, в уголках рта запеклась кровь, и даже золотисто-рыжие волосы как-то выцвели и потускнели, утратив своё тёплое сияние. Камилло тихонечко подошёл, выключив газ под бунтующим чайником, и сел напротив, уткнув локти в колени, а подбородок в скрещенные кисти рук.
– Ты, должно быть, хочешь объяснений, – еле слышно проговорил Рыжик, не открывая глаз.
– Всё нормально, я понимаю, что должен всё объяснить… Но прошу тебя, Камилло, только не сейчас. У меня нет на это сил, я так устал… Потерпи, завтра я тебе всё-всё расскажу, но только не сегодня, Камилло, только не сейчас… дай мне отдохнуть. Пожалуйста.
Повисло молчание; потом Камилло тихо, но твёрдо произнёс, словно утверждение:
– Рыжик.
Тот поднял голову и посмотрел на Камилло с молчаливым вопросом.
– Рыжик, если ты не хочешь рассказывать о себе, если это тебе неприятно – не рассказывай. Мне не нужны никакие объяснения, мне нужен ты. Знаю, это опять невыносимо пошло звучит, но что сделаешь, если эту фразу за века успели истаскать до состояния посудной тряпочки? Я по-другому не могу сказать. Примирись с моей жуткой примитивностью и послушай – ты нужен мне, Рыжик, кем бы ты ни был. Я знаю, чего я прошу. Честное чучельское слово. Ты мне веришь? – Камилло подался вперёд, ловя ускользающий антрацитовый взгляд. Рыжик довольно долгое время молчал, пытаясь осознать смысл сказанного, потом вновь бессильно закрыл глаза и едва слышно отозвался невпопад: «Спасибо». Диксон тепло улыбнулся в ответ, увёл засыпающего на ходу Рыжика на диван, и тихонько, стараясь не шуметь, испёк печенья и заварил свежий чай…
Часам к одиннадцати Рыжик вновь занял табуретку у окна – заметно повеселевший и ужасно голодный, и они пили чай и уютно молчали в свои чашки, и таскали печенье из круглой вазочки – кто быстрее ухватит, пока за окном утекал с талой водой февраль и все его понедельники…
И это, вопреки словам Дьена Садерьера, было очень, очень счастливое утро.
====== 9. Ножницы всем в мире нитям ======
Утро первого марта, ознаменовавшее приход в мир весны, выдалось просто чудесным. На ум Камилло пришло почему-то словосочетание «юность мира». Всё вокруг и впрямь выглядело, как в первый день после Сотворения. Солнечные лучи с точностью опытного чертёжника обводили все линии и плоскости золотистым стилом, небо отражалось в умытых ночным дождём стёклах и весёлыми брызгами луж разлеталось из-под колёс автомобилей.
Камилло в этот день проснулся первым – рано,
Камилло, улыбнувшись, подкинул омлет над сковородкой, чтобы перевернуть, не перевернул (этот фокус получался у него раз из тридцати) и взялся за лопаточку.
– Какой сейчас сезон, в это первое утро марта? – тихонечко спросил Рыжик, останавливаясь в дверях и сумеречно глядя на замершего с лопаточкой в руке Диксона. – Когда так опасно, между зимой и весной, на тонкой острой кромке, качаясь и балансируя – то что это?
– Сквознячная оттепель, – Камилло всё-таки перевернул раздражённо плевавшийся маслом омлет и задумчиво почесал усы ручкой лопаточки. – Но в этот сезон, Рыжик, важно помнить, что он весь – кратковременно и снаружи. А в тебе самом в эти дни из прошлогоднего зерна света проклёвывается сладкое солнце грядущей весны… Его нужно кормить радостными мыслями и горячим омлетом, и тогда в срок иссякнут сквозняки и ветра оттепели, и придёт тепло.
Рыжик заворожено смотрел на Диксона раскосыми кошачьими глазами, обхватив себя руками за плечи и чуть приоткрыв губы. Он обожал слушать голос светлого сердца Камилло и впитывать его тёплые, заполнявшие внутреннюю пустоту слова. Особенно прекрасно они звучали в те минуты, когда старикан не вспоминал вдруг, что не умеет «говорить красиво», и не выдавал эту жуткую фразу «я по-другому не могу сказать» (конец цитаты). Хотя, может, он просто стеснялся?
– Да, достань сыр из холодильника, будь так любезен. Наш неподражаемый омлет вступает в финальную фазу созревания!
Повинуясь взмаху деревянной лопаточки, Рыжик вытряхнул из недр холодильника много разных сырных огрызков в пакетиках, которые уже было страшно съесть, но ещё было жалко выкинуть.
– Ты умеешь превращать слова в Истину, – похвалил он, строгая сыр на тёрке – горка завитков всех оттенков жёлтого цвета росла на доске под его тонкими пальцами. – Это дар, близкий к дару демиурга, Камилло. И не эта ли твоя нить вдета в ушко моей иглы? Помнишь, как про нас та девочка-ведьма сказала, когда мы на Пустыри шли… Мы оба с тобой прошиты этой нитью, мы соединили две параллельные реальности – твою и мою, сплели их воедино. Но навсегда ли?
Камилло промолчал, не найдя, что ответить. Иногда ему было невыносимо тяжело плыть на одной глубине с Рыжиком – не хватало воздуха, кружилась голова, хотелось простых разговоров и отношений к миру. Горстями насыпая сыр на омлет, Рыжик грустно улыбался каким-то своим мыслям. Потом сказал мимо Диксона в мартовский, хрустально-холодный воздух за окном:
– Март – это ножницы всем в мире нитям, всем привязанностям. Межсезонье…
Рыжик отряхнул пальцы и посмотрел в лицо Камилло – бесстрашно и бестрепетно, пронзив Диксона теми своими словами, что так и не сумели прозвучать вслух, прозвенеть серебром.