Non Cursum Perficio

Heart of Glass

С криком и ругательствами белобрысая мразь пошатнулась, ударилась спиной о рукомойник и шлёпнулась рядом, не удержавшись на скользком кафеле в туфлях на шпильке. «Вот дура, – промелькнуло у меня в голове, – нацепила Prada на десятисантиметровом каблуке на работу в гинекологичку! Совсем мозгов нет…».

Потом, ещё быстрее, в памяти серебряной рыбкой метнулось воспоминание о бездонных чёрных глазах Норда, – у нашего ребёнка тоже будут чёрные глаза, я это знаю! И я поняла, что теперь я буду драться до последней капли крови. Потому что знаю – за кого буду драться.

Не успела эта кукла в белом халате собрать ноги в кучку, как я с хриплым воем вцепилась в вытравленные перекисью светлые

прядки и рванула её голову на себя, одновременно уперев колено ей в спину… Из горла девушки вылетело что-то вроде сдавленного «А-а…», и, всё ещё сжимая в пятерне пахнущие яблоками волосы, я заглянула в серые глаза с отражениями матовых светильников – они смотрели, не видя. Кофейные ноготки с моей ещё не засохшей кровью последний раз скребнули по кафельному полу, и из приоткрытого рта девицы, словно ртуть из разбитого термометра, змейкой поползла алая полоска крови.

Какое-то время я, оглушённая и истерзанная, сидела на полу в звенящей тишине, держа на коленях беловолосую голову мёртвой девушки и не слыша ничего, кроме стука капель о жестяное дно рукомойника. Потом, преодолевая подкатившую к горлу тошноту, склонилась над телом и обшарила карманы белого халата. Ключ с биркой 102. Булавка. Какие-то таблетки. Судя по составу, обезболивающее. Это не помешает. Я проглотила сразу три штуки, запив водой из крана, и заодно промыла правый глаз. Щёку трогать не стала – кровь подсохла и больше не шла. Так, Оркилья, думаем-думаем-думаем. Нормальные девушки ходят в халатах на колготки и с одним ключом в кармане? Нет. Значит, где-то тут должна быть её одежда.

Роняя злые слёзы, я с трудом, пользуясь одной рукой, натянула светлые джинсы и красную кофточку, найденные в шкафу. И почему блондинки так уверены, что им идёт красный цвет?.. Ключ, а также несколько ампул новокаина и шприц перекочевали в карманы джинсов. Вот только скальпеля я так и не нашла. А жаль.

Собрав своё мужество в кулак, я открыла дверь и отправилась навстречу своей судьбе, твёрдо намеренная поубивать всех и сделать всё, чтобы сохранить жизнь себе и своему ребёнку. Я приложила ладонь к ещё совсем плоскому животу и улыбнулась. Ну дура, знаю, знаю. Торчит в холле, с порванной рожей и сломанным запястьем, только что завалившая двух человек, и лыбится, словно получила двойную дозу барбитуратов. Но как тут не улыбаться, когда знаешь, что там, под сердцем, есть ещё одна жизнь, подаренная твоим любимым…

«И едва из тебя не вынутая, мать ты мля Тереза!» – рассудок, отвесив хорошего пинка всем закучерявившимся инстинктам, вернул меня в суровую реальность. Ладно, потом помечтаем о том, кто это будет, мальчик или девочка. Сейчас надо сделать так, чтобы было вообще хоть что-нибудь. То есть, кто-нибудь. Тьфу!

Сплюнув, я покрутила головой: стою в холле, куда выходит четыре одинаковые, как яйца, двери. В грязноватое окно наблюдается совершенно незнакомый пейзаж: какие-то гаражи, высокая серая труба и чахлая растительность, торчащая из грязного снега, словно обглоданные рыбьи кости. Тихо – не слышны в лесу даже шорохи. Некому в лесу прошуршать…

Я последовательно, по очереди, подёргала все двери. За одной – знакомый труп в халате и на шпильках, остальные три заперты. Ну пипец, какая красота-а-а!.. Я уселась на подоконник и тупо уставилась на план эвакуации при пожаре, висевший на салатовой стене. Таблетки подействовали, и боль поутихла, зато захотелось спать. Борясь с желанием зевнуть и порвать себе рот, я с ещё большим усердием вперилась в схему. Мало-помалу до зачуханного сознания дошло, что при пожаре комендант рекомендует бечь в дверь номер четыре, поскольку там на энном километре здания должны располагаться балконы и пожарная лестница. Ещё бы эту дверь открыть!

Я не Рембо, плечом не вышибу, я всего-навсего беременный онколог и хрупкая женщина. «Ага, конечно, – прозвучал в моей голове язвительный бархатный голос Норда, – хрупкая женщина, только что отправившая Майка Тайсона за угол курить бамбук!». «Да я это случайно!» – подумала я в ответ и сделала невинные глаза, после чего вспомнила о широком спектре вещей, которые случайно делала в своей жизни, и тихо захихикала. Правильно, нечего раскисать, мне всё по силам! Ну, то есть, выломать дверь вместе с косяком одним ударом ноги я не могу, зато поколупаться в замке булавочкой – это завсегда. Колупалась я минут тридцать, но, как известно, терпение и труд всё перетрут – клацнула собачка, и я высунула голову в длинный тёмный коридор, освещённый единственной галогенкой ближе к тому концу. Стены были оклеены сомнительными обойками в ландыши. Опять никого и опять эта совершенно неестественная тишина.

Я могла прозакладывать свои любимые красные туфельки, что сейчас нахожусь где угодно, но только не в Антинеле.

Едва не шевеля от напряжения ушами, я миновала полкоридора и уже приблизилась к пятну люминесцентного света на линолеуме, когда позади что-то тихо дзенькнуло. Выдёргивая из кармана шприц, я обернулась и молча хватанула ртом воздух. Над взломанной мною дверью зажглась ещё одна лампа. Спокуха, Мария, вспомни Антинельского вечно полупьяного электрика и прекрати таращить глаза. Ты не припадочная секретарша – первогодка, падающая в обморок от страшилок. Норд – человек, лифты не разговаривают, в батареях никто не живёт и лампочки абсолютно неразумны. Всё остальное сочинили Сао Седар и Андре Длинный за пивом…

Дзеньк! Прямо над моей головой разгорелась ещё одна галогенка. Я невольно ускорила шаг и довольно-таки, знаете, резво порысила к видневшимся в том конце коридора дверцам лифта.

Дзеньк! Дзеньк! Дзеньк! Меня окутало холодное, похожее на формалин голубовато-белое свечение, и сразу же возникло ощущение собственной беззащитности.

– Эти штучки со мной не пройдут, – пропыхтела я, не снижая темпа, – я закоренелая реалистка!

Дзеньк – вспыхнула ещё одна лампа. Всё усиливающееся жужжание сделалось угрожающим, словно где-то рядом вспарывал крылышками воздух рой электрических пчёл. По спине прошёл озноб, во рту почувствовался металлический привкус, размотавшиеся из привычного пучка прядки волос шевельнул невесть откуда взявшийся сквозняк. Белый свет жёг глаза, как иприт.

Открытая дверь! Я ввалилась в неё, захлопнула за собой, привалилась спиной, стараясь не слышать жужжание галогенок за ненадёжной преградой. Нервишки, Оркилья, нервишки.

Сначала в Антинеле тебе звонят по мёртвому вот уже лет десять телефону в холле общаги и молчат в трубку, а потом тебе мерещится всякая жуть в том коридоре первого этажа родной онкологички, что ведёт мимо запечатанного входа в остановленный крематорий. И ты в семь утра прибегаешь к Седару, словно испуганная курица, ссадив по дороге палец и не помня, где. А теперь ещё начала бояться лампочек. Ммда. Дурдом «Ромашка».

– Не просто лампочек, – прошептала я, не в силах отлипнуть от двери, – а галогеновых ламп. И тихого шёпота из-за двери, ведущей в старый крематорий. И лифтов в высотных зданиях… Норда больше нет, Мария, и некому защищать тебя от страшных снов и твоей же памяти. А-а… Первый признак шизофрении – разговоры с самой собой вслух. Пипец.

Умолкнув, я всё-таки соизволила поглядеть, где нахожусь. Душевая. На верёвочках сохнут чёрные штанцы типа «треники» и пара жутких женских трусов формата неформата. Пахнет мылом и стиральным порошком. Журчит в трубах вода. Короче, самый что ни на есть банальный пейзаж.