Non Cursum Perficio
Шрифт:
– Орк беременна?! – первым заорал Патрик и попытался зачем-то вскочить, забыв о том, что положил свои ласты на журнальный столик. Получилось шумно… Вернув мебель на место и вытащив из носка парочку заноз, О’Филлон плюхнулся обратно на диван и пробубнил:
– Не сочтите меня личностью с убогим воображением, но я даже укуренный в дрова не смог бы представить себе совместного киндера траурной моли и испанской стервы… Я, в общем-то, где-то даже начинаю понимать этого коменданта! Потому что, Полянка, названных тобой двух особ у меня у самого руки чешутся убить. Даже не знаю, кого больше. Продолжай же, продолжай, конопатый, ты меня заинтриговал! Кто ещё в списке смертников?..
–
– Поль, ты ведь уже давно находишься в состоянии холодной войны с комендантом, и… и не жил ли ты до Кесселя в маленьком городишке Никеле, Поль? – я попытался поймать его взгляд. Тщетно. Бонита ускользал, рассеянный и потусторонний, и казалось, что сейчас в кресле сидит одно его тело, а душа витает где-то среди заброшенных, покинутых человеческих нор – домов на ночных улицах Никеля. С тем же успехом я мог бы ловить руками сигаретный дым. Патрик нервно кусал губы в кровь.
– Мне страшно, – неожиданно выпалил он, бледный до такой степени, что казалось – Патрик на грани обморока. – Я ничего не понимаю, а эти, вместо того, чтобы объяснить!!! Один тупо верит в собственную святую неприкосновенность, а второй витает где-то в атмосферах! Ну, вашу ж мать!!
Я молча коснулся его руки, с силой вцепившейся в белый лён брюк. Что я мог сейчас сказать этому маленькому, одинокому, напуганному итальянцу, который так и не смог признать своим отражение в зеркале?
Мы молча тонули в темноте – три одиночества в масках беззаботной самовлюблённости. А из глубины ночи смотрели, не мигая и не отрываясь, чёрные глаза Норда – всё понимающие, но ничего не прощающие. Мне сейчас казалось нелепым, что через несколько часов наступит рассвет и будет утро. Это было как-то не про меня.
– Почувствовали? – еле размыкая губы, спросил Бонита, и сгорбился в кресле, обняв колени руками. – Я могу воевать, сражаться и противостоять лишь до тех пор, пока не вижу в своём противнике личность – такую же страдающую, такую же одинокую, как я, с глупыми детскими мечтами, превратившимися в нереализованные амбиции. Мне нужны вы, чтобы завершить свой путь. Норд знал. Он всегда и всё знал. Влейте в меня новые силы, научите меня заново слепой ненависти и безудержному куражу драки за свою драгоценнейшую жизнь.
Твой элегантный, гламурный эгоизм, Сао Седар, и жестокая страстность Марио Оркильи, и даже истеричная, отчаянная смелость погибающей Сильвы Катценкэзе – мне всё это так нужно сейчас. Нужно, чтобы завершить начатую годы назад, мили назад вендетту. Чтобы милый и алогичный хаос вновь взял верх над попытками сотворить карманную утопию…
Голос Поля прервался и стих, как стихает ветер в знойный день. Мы с Патриком барахтались в собственном молчании, как мухи в сиропе.
– Я не знаю, что за психологические конструкции ты тут сейчас нагородил, Бонита, – словно со стороны, услышал я вдруг собственный голос, – но мне ясно, что тебе необходимы конкретные императивы, и ты их у меня получишь. Сейчас и незамедлительно. Возвращайся в Никель и ищи там Оркилью. Мне не интересно, как ты это сделаешь, это всецело только твои проблемы, мне интересно получить правильный результат, то есть Оркилью здесь, и если не сейчас, то как можно быстрее. Вот.
– Ну ты мочишь, шоколадный, – присвистнул Патрик, разинув рот. – Сам не хочешь сходить?
– Нет, он прав, Фил, сейчас он нужен Антинелю, а мне куда проще добраться до цели, и я действительно больше знаю про Никель, – встав, Бонита чуть тряхнул головой и улыбнулся.
– Он ещё не понимает, что происходит,
Ещё раз мило улыбнувшись и взмахнув пушистыми ресницами, Бонита бесшумно покинул комнату, исчезнув за дверью.
Патрик, у которого на искусанных губах выступила кровь, согнулся, уткнувшись лбом в колени и запустив пальцы в густые каштановые волосы. Простонал еле слышно:
– Ну зачем Поль так всё запутал? Я еле-еле выкарабкался из этой воронки, только-только сумел закрыть глаза и перестать задумываться, как он… Сао?..
– Вот именно. У меня от него мигрень началась, – пробубнил я, продолжая втыкаться взглядом в стоявшую на журнальном столике икебану из ковыля.
– Забей, на всё забей. Ржавыми гвоздями-шестисотками. И вообще, тебе лучше, Патричек, у тебя хоть про распределение бюджетных средств башка не болит…
О’Филлон слабо улыбнулся из последних сил – как солнце сквозь сизые облака антициклона, перед затяжными дождями. Встал, опустив ресницы.
– Я к себе в квартиру пойду, – сказал он. – Если что – звони, зови… господин директор.
Кивнув, я запер за профессором дверь, и в пустоте, в бесчувствии, разложил диван, сделав себе норку среди пледа и оставленного Нордом палантина. Ничего внутри, ничего снаружи.
Пусть так будет, хоть немного, хоть одну ночь, иначе давление мыслей разнесёт мою хрупкую, растрескавшуюся оболочку души на осколки. За ночь трещины зарастают… Я видел. Я знаю.
Я спал и видел какие-то сны, а Норд, которого больше нет, молча стоял у окна – по бледным щекам катились слёзы, капали на чёрную шёлковую блузу, на стиснутые пальцы…
Слёзы по Сао Седару, который теперь есть.
====== 13. Задний Двор ======
Как всё-таки просто, когда не думаешь! Вся уходишь в движение вперёд – летящая стрела! – и важна лишь твоя цель. Остальное такая ерунда, что даже не страшно. Примерно с таким настроем я вслед за Сен шла по аккуратненьким безликим коридорам вперёд к своей свободе.
Потому что когда назло – силы утраиваются…
Сен нервничала, мяла в тонких пальцах край своей безразмерной, когда-то розовой кофты. То и дело она принималась щёлкать пальцами – почему-то на поворотах коридора. То ли отпугивала злых духов, то ли, наоборот, приманивала удачу. Несмотря на довольно поздний (начало 11) час, всё общежитие кипишилось в какой-то на редкость бестолковой, суетливой деятельности, словно разворошенный муравейник. Мимо нас тенями шмыгали навеки застрявшие в среднем возрасте тётки – кто с чайником, кто с кульками, кто с тряпками. Они искоса, сбоку заглядывали мне в лицо, из-за чего походили на бродячих собак с вокзала, сурово бдящих границы своей суверенной территории. Потом они втягивали голову в плечи и втягивались в двери комнат, оставляя после себя только странный запах, словно бы от работающего принтера. Иногда попадались и мужчины с незажжёнными сигаретами в пальцах – все они явно искали укромное местечко, где можно втихаря подымить в открытую форточку, чтобы не тащиться в курилку. А вот детей тут почти не было. Лишь на какой-то кухне я промельком заметила девочку лет двенадцати с двумя косами, задумчиво пьющую молоко из большой глиняной чашки.