Нопэрапон
Шрифт:
ДМИТРИЙ
…Монах, споткнувшись, падает. Сперва на колени, а там и вовсе боком в песок. С испугом и одновременно — с плохо скрываемым торжеством оглядывается с земли на возвышающегося над ним человека. Ну конечно, контакт! Был контакт! Сейчас сэнсей должен схватиться за сломанные пальцы или вывихнутое запястье…
— Не лезь бычком. Понял, где поймался?
Монах ошарашенно кивает.
— Вроде…
Судя по тому, как Олег держит руку, с рукой у него все в порядке.
Во всяком случае, я очень хочу, чтобы было именно так.
Если мы все будем хотеть, чтобы было так, значит, так оно
Почему— то обдает холодным ветерком: мои ли это мысли?
Сейчас — мои.
— Тогда вставай. Продолжим.
Что— то хрустит в моих пальцах.
Несколько мгновений я тупо смотрю на разломанную пополам деревяшку, по которой недавно стучал. Нервы, однако! Я ведь сам видел тех, на троллейбусной остановке… И Ленчик видел. Скашиваю взгляд в сторону. Черты Ленчика медленно, очень медленно расслабляются, превращаясь из японской маски в обычное лицо.
Стараюсь улыбнуться в ответ.
И кажется: вот сейчас губы треснут, кровоточа, от непосильного напряжения.
Не треснули.
Еще, наверное, не все, еще длится вопрос без ответа, но… Монах ведь писал в своем письме: «…Мерещится и вовсе чудное: будто у меня уже любое прикосновение — все равно что удар! Или не мерещится?… Нет, наверное, не любое. Сейчас вспоминаю: касался я все-таки людей время от времени — и ничего с ними не делалось. Зато когда хотел оттолкнуть, отодвинуть, когда злился…»
Так— то оно так, Володька, да не совсем! У всякого лезвия две плоскости. Тут ведь не только твое состояние, твой посыл важен -но и встречный! Важен противник! И совсем необязательно противник — это пьяный жлоб в подворотне или профессиональный боец на татами. Человек, стоящий у тебя на дороге в троллейбусе и не дающий пройти к выходу, — тоже противник! Ведь он мешает тебе сделать то, что ты хочешь. И собственный сын, стирающий (как ты тогда искренне полагал!) твою видеокассету. И Ленчик, пытающийся доказать, показать, намекнуть, что твое мнение о собственной крутости не соответствует действительности. Всякий, кто оказывает противодействие, — противник! «Ваша задача — выжить!» Противодействие должно быть сломлено. Если враг не сдается…
Эй, блондин-метабоец: а если противника нет?
— …Спокойней, не суетись. Давай-ка помедленней, лапками…
— Д-да… д-давай, — судорожный кивок Монаха. — Помедленнее.
— Поехали.
У меня создается странное впечатление: все, что сейчас произносит Олег, он произносит «на автопилоте». Нет, иначе. Сейчас слова — вершина айсберга, продолжение его самого, некие вербальные связки между движениями и состояниями, между ним и Владимиром, между возможным и невозможным…
В бою, там, где враг, он бы молчал.
Два человека прилипают друг к другу, их руки плетут сложную, неторопливую вязь, и в какой-то момент я ловлю себя на том, что невольно повторяю движения Олега.
Нопэрапон.
Ты гляди, а ведь Монах ожил!
— Вот так, нормально…
…А если противника нет? Если твой партнер хочет того же, что и ты сам? Не победить, не доказать, не воспрепятствовать — хочет помочь тебе?
Где тогда противник? Кого ломать, доказывая свое преимущество? Разобьется ли в кровь рука, если она не рушит, а лишь шлифует грубый гранит? Трогает резцом? Или пытается покрыть его слоем плодородной почвы — чтобы из скалы наконец проросли
Случается, что у истово верующих образуются кровоточащие язвы-стигматы на месте «Христовых ран». Психофизиология. Хоть слово это дико, но мне… Ты тоже уверовал, Володька. Ты стал одним сплошным убийственным стигматом, ходячей бейсбольной битой, пожарным багром с острым крюком на конце. Но только и ты, и твой блондин-наставник с кассеты забыли, что бейсбольной битой бьют по мячу, а не по голове. А пожарный багор не всаживают противнику под ребра: им растаскивают горящие бревна, чтобы спасти, а не отнять чью-то жизнь! Ты сам себя используешь не по назначению, Монах! Ты потерял себя. Вернись, верни себя себе, а мы поможем… если сможем.
Сдирай приросшую маску! Сдирай кроваво, болезненно, как выйдет! Дерево не может быть лицом!…
Вздрагиваю.
Что— то идет не так!
Через мгновение понимаю: Монах, не в силах переиграть партнера в спокойном ритме, начал ускоряться. И, как следствие, вновь «заводиться».
Или Олег снова его провоцирует?
Вряд ли: Олегу самому приходится ускориться в ответ, подстраиваясь к партнеру. Для него-то это обычный темп, а вот для Монаха… Ведь Володька сейчас сорвется! — движения опять становятся угловатыми, деревянными, в глазах появляется янтарный блеск…
Остановить!
Остановить их!
Кажется, та же мысль приходит в голову чуть ли не всем одновременно. Ленчик с Шеметом начинают вставать, я чуть запаздываю…
Мы все опаздываем.
Закончив очередной цикл (перехват-толчок-зацеп-толчок), Олег на миг делает паузу, чтобы партнер уразумел, что произошло, — но партнер уразуметь не успевает. Разгоряченный, раздосадованный собственными промахами, Монах не понимает: доведи Олег все до конца — он бы сейчас валялся на земле. Монах видит только одно: открывшуюся «дырку».
И радостно засаживает в эту «дырку» ногой.
Второпях.
С размаху.
Удар попадает Олегу в колено, и сэнсей неловко валится на бок.
ОЛЕГ
…лапки— тяпки, тяпки-лапки… два шага налево, три шага направо, шаг вперед и два назад…
Вы пробовали играть в лапки-тяпки с бейсбольной битой?
Отражайся, Володька, отражайся!… Вот так. Теплее, еще теплее… ч-черт, опять холодно! Знобит, морозит; пробирает страхом до костей. Ничего, страх — это ничего, это сейчас даже полезно: страх ударить, страх нарушить тоненькие ниточки, протянувшиеся от человека к бейсбольной бите… нет! — от человека к человеку. Вот где фантастика, вот где небылица-небывальщина… отражайся, Володька! Мы с тобой одной крови, мы с тобой… Ах, как просто, как чудовищно просто было бы послать все эти игры к едрене-Матрене, шагнуть за черту, заставив страх захлебнуться собственной гнилью, взорваться и проверить: эй, бита, багор или как там тебя — кто крепче?! Ведь я сейчас просто насилую собственную душу, заставляю себя думать, предлагать и отказываться, подталкивать к порогу и намекать на возможный выход; я устраиваю ему тренировку вместо боя, разговор вместо ругани, уважение вместо презрительной снисходительности, вместо топлива для пожара его болезненной сути, пищи для червя, пожирающего былого Володьку Монахова, — что я делаю?! Сейчас острие багра с размаху ударит в зеркало, и посыплются осколки, сверкающие грани, льдинки-сосульки, одной из которых вполне можно и горло перехватить, если прижмет…