Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

Сорокин Владимир Георгиевич

– Москву, пожалуйста.

Немедленно соединили с Москвой.

– В-12-49, – сказала в трубку Надежда, и вскоре раздались четыре далеких длинных гудка.

На пятом трубку сняли.

– Слушаю вас, – произнес сонный женский голос.

– Бориса Леонидовича.

– Борис Леонидович уже спит.

– Разбудите.

– Простите, а кто говорит?

– Его любовница, – ответила Надежда, в изнеможении откидываясь назад.

Трубку бросили на твердое.

– Почему эта… почему она опять осмеливается звонить сюда?! – услышала

Надежда. – Борис! Ты хочешь моей смерти?! Ты решительно хочешь моей смерти и смерти детей?!

– Зина, не говори банальности, – послышался приближающийся высокий голос.

– Он хочет нашей смерти! Он положительно хочет угробить всех вокруг себя! – удалился клокочущий женский голос.

– Я у телефона, – ответил Борис Леонидович своим удивительным высоким вибрирующим голосом.

– Борис, почему ты не звонишь мне? – спросила Надежда, с трудом сдерживая волнение.

– Надюша? Прости, я притворю дверь… – Он отошел, вернулся. – Слушаю тебя.

– Почему ты не звонишь мне? – повторила она.

– Надя, это метафизический вопрос. А мы с тобой договорились, что не будем больше ворошить метафизику. Особенно ночью.

– Ты… не хочешь меня больше?

– Милая, не унижай меня. Мне довольно моего ежедневного семейного унижения.

– Борис… Борис… – Голос ее задрожал. – За что ты меня мучаешь?

– Надя, я перестаю понимать тебя.

– За что ты мучаешь меня?!

– Но переставая понимать тебя, я теряю доверие к себе самому. Мне давно уже пора платить самому себе по старым и новым векселям. Беда в том, что этот кредит бессрочный. А льготные кредиты доверия расхолаживают.

– Ты полюбил кого-то?

– Я люблю всех, ты знаешь.

– А может… это опять… со Шкловским?

– Надя, ты пугаешь меня возможностью окончательного разочарования в тебе.

– С этим… – она всхлипнула, – старым шутом… с этим…

– Надя, ты говоришь чудовищные вещи. Ты переходишь черту допустимого.

– Как это… глупо… как пошло…

– Пошлость – прерогатива богемы, – зевнул он.

– Этот шут… клоун… идиот…

– Надя, к чему этот плеоназм? Все тривиальное не стоит заковывать в броню наших… Зина! Не смей!

Послышались звуки борьбы за трубку.

– Я напишу на вас в ЦК! И лично, лично товарищу Сталину! – закричал срывающийся бабий голос.

– Лучше сразу Гитлеру, дура. – Надежда кинула трубку на розовые рычажки.

Мимо прошла босоногая Веста в шиншилловой накидке.

– Прими ванну, – произнесла Надежда, глядя на свои бежевые туфли.

Когда Гитлер, Веста и Надежда покинули Небесный зал, Сталин встал, подошел к Якову, протянул руку. Яков подал ему чемоданчик.

– Господа, мы с графом на минуту оставим вас. – Сталин направился к выходу.

Хрущев последовал за ним. За дверьми Сталина встретили адъютант Гитлера, Сисул, Аджуба и четверка хрущевских ниндзя.

– Проводите нас в комнату спецсвязи, – сказал ему Сталин.

– Jawohl! – щелкнул каблуками

адъютант, развернулся, словно заводная балерина, и повел высоких гостей к лифту.

Охрана двинулась следом.

Все вошли в большой лифт, сплошь отделанный зеркалами. Адъютант нажал кнопку, лифт поехал вниз.

– Напомни мне про мазь, – сказал Сталин Хрущеву.

– Обязательно, – кивнул граф.

Лифт остановился, все вышли и двинулись по мраморному коридору. Возле комнаты спецсвязи стояли двое эсэсовцев с автоматами. Офицер прохаживался рядом.

– Баран, – произнес Сталин.

В руках ниндзя сверкнули стальные метательные шары, и эсэсовцы попадали с пробитыми головами. Сисул схватил адъютанта за лицо, полоснул кривым ножом по горлу. Ниндзя прыгнули к упавшим эсэсовцам, проломили им грудные клетки.

Хрущев позвонил в дверь условным сигналом, отпрянул в сторону. Ниндзя изготовились.

– Баран! – произнесли за дверью.

– Баран! – громко ответил Сталин.

Хрущев дал знак ниндзя, они расступились. Сталин и Хрущев вошли первыми. Охрана втянула в комнату трупы убитых, Сисул подтер капли крови на полу, и дверь закрылась.

В комнате стоял Зепп Дитрих с двумя офицерами из диверсионной школы «Цеппелин». Сталин молча протянул руку, Дитрих пожал ее, повернулся и пошел в аппаратную. Все двинулись за ним. В аппаратной лежали шесть убитых связистов, а в торцевой стене зиял пролом. Дитрих первым пролез, остальные пролезли следом. Пролом выходил в огромное полутемное помещение, заваленное ящиками с консервированными и сухими продуктами.

– Баран! – громко сказал Дитрих.

– Приятно познакомиться, – раздался насмешливый бас из-за ящиков.

Выпущенная из бесшумного пистолета пуля попала Дитриху в лоб, он повалился как мешок с картошкой.

Вошедшие посмотрели на труп.

– Рад приветствовать вас, господа, – произнес все тот же бас. – Проходите, будьте как дома.

Сталин переступил через убитого, обогнул ящики. За ними на коробках с макаронами сидел невероятно толстый человек в черном мундире рейхсфюрера СС. Голова его напоминала знаменитый гибрид тыквы и груши, подаренный академиком Лысенко на пятидесятилетие Мао Цзэдуну. Правой рукой он поглаживал тройной подбородок, левой опирался о свое тумбоподобное колено. Крохотные глазки язвительно смотрели на Сталина. Рядом стояли трое с оружием.

– Зачем ты убил этого старого вояку, Генрих? – спросил Сталин.

– Я ему поверил, Иосиф! – усмехнулся Гиммлер.

– В чем?

– В том, что он баран! А нам с тобой не нужны бараны. Рад видеть тебя.

Гиммлер протянул толстенную руку. Сталин пожал два его пальца.

– Граф! – пророкотал Гиммлер, заметив Хрущева. – Хорошо, что все удалось.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – с иронией пожал его палец Хрущев. – А до конца еще далеко.

– Это и есть? – Гиммлер посмотрел на чемоданчик в руке у Сталина.