Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

Сорокин Владимир Георгиевич

– Да и не дядька! – ощерился косоглазый большеухий Петров.

Носов вышел из курилки.

Пройдя по светлому коридору, завернул за угол, спустился по лестнице, шагнул на ребристую ленту подвижного пола.

– Быстро! – скомандовал он, и пол поехал максимально быстро.

По стенам лепились живые плакаты с улыбающимися рабочими и работницами, делающими свое дело.

Пол довез Носова до цеха. Он сошел с ленты, осматриваясь. В громадном светлом пространстве цеха, среди

громоздящихся и собранных в кубы золотистых упаковок маячили шесть работниц в голубом.

– Шесть, тринадцать, восемь, полста. Остановить подачу! – громко скомандовал Носов, и все шесть упаковочных конвейеров остановились.

Носов двинулся по широкому проходу.

Запищали, отключаясь, упаковочные лапы; девушки оттянули у них затворы и повесили лапы на зеленые станины.

– Афанасий Егорыч, ленточки опять на исходе! – крикнула Титова.

– Решим! – Носов шел по проходу, осматриваясь.

– Егорыч, у меня шнырь [33] встал! – со смехом выкрикнула пожилая Максакова. – Подкормить бы его!

Носов на ходу связался с наладчиком шнырей:

– Вить, ты после обеда зайди к нам. Тут встал.

– Подымем, – ответил, жуя, наладчик.

Работницы цеха вышли в проход. Носов подошел к ним:

– Сегодня зело не торопитесь: первый цех стоит.

– Чего стряслося? – сняла белые перчатки Долгих.

– Видать, умную сызнова коротит.

– Вот недолга! – удивилась простодушная Мизина.

– Трапезничайте неспешно, – нервно зевнул Носов.

– Благодетель! – улыбнулась Максакова, обнажая новые зубы, и тут же махнула работницам. – Пошли, красавицы!

Женщины направились к выходу.

– Погосова, у тебя подворачивалось часто? – спросил Носов.

– Бывало, – остановилась Погосова.

– Задержись, – Носов недовольно пошарил глазами по цеху, поднял их вверх.

Под плавно изгибающимся потолком из белого пластика висела, поворачиваясь, огромная голограмма сахарного Кремля.

Погосова подошла, стягивая перчатки.

– Как оно? – спросил Носов.

– Да ничего, – улыбнулась высокая, широкоплечая и широкоскулая Погосова.

– Ничего – есмь место пустое. Я спрашиваю: как работается?

– Хорошо.

– Это другое дело. И часто подворачивается?

– Бывает, – с улыбкой смотрела на него Погосова.

– Ты, Погосова, токмо мне подворачивания не копи! – строго заговорил Носов. – Как под-ворот – сразу меня подзывай.

– Знамо дело, – улыбалась Погосова.

– Меня нет – наладчиков тереби.

– А то как же.

– Наладчики, они на то и существуют, чтобы их тревожить. Ясно?

– Знамо дело.

– Не молчи. Мы ведь тут не лапшу пакуем, – он кивнул на вращающуюся голограмму. – Государев заказ. Вся страна на нас глядит.

– Знамо дело, – улыбалась Погосова.

– Ступай за мной, – он повернулся и быстро зашагал по проходу.

Погосова двинулась за ним, легко

догнала его. Она была на голову выше Носова.

Они вышли из цеха, встали на ленту.

– Быстро! – сердито скомандовал ленте Носов.

Лента понесла их быстро.

– Почему у Титухи всегда ленточки на исходе? – озадаченно развел он руками. – Чего она их – ест, что ли?!

– Не знаю, – Погосова поправила светлые волосы, выбившиеся из-под голубой косынки.

– Почему и у тебя, и у Мизиной, и у бабуси всегда имеется запас? А у нее – всегда их нет!

– Видать, припасает мало.

– Ну, как так – мало?! Я ж всем даю одинаково!

– Не знаю.

– И я не знаю! А кто знает?

Погосова пожала широким плечом.

– Воровать она может?

– Не знаю. На что они ей сдалися?

– Черт ее знает!

– Да и как она их вынесет?

– Никак. Все атомом помечено. Куда же она их девает?

– Не знаю.

– Мутота с этой Титухой! – Носов в сердцах махнул рукой, сошел с ленты.

Погосова тоже сошла.

Носов подошел к большой двери с надписью «БОЙ», приложил к ней ключ. Дверь отъехала в сторону. В помещении вспыхнул свет. Носов и Погосова вошли. Дверь за ними закрылась. Длинное помещение без окон было сплошь уставлено поддонами с битыми сахарными кремлями. Поддоны высились от пола до потолка. Между ними оставался узкий проход. Носов двинулся по проходу. Погосова последовала за ним, едва не задевая своими широкими плечами громоздящиеся в поддонах сахарные куски. Носов свернул, зашел за колонну из поддонов. Погосова свернула следом. Они оказались в тупике. Вокруг громоздились емкости с сахарным кремлевским боем. В углу лежал рулон прозрачной пленки.

– Вот… – Носов встал на рулон, повернул Погосову спиной к себе.

Погосова подняла голубую юбку и белую исподницу, придерживая их одной рукой, наклонилась, оперлась о поддон, положила щеку на бой. У Погосовой были красивые, гладкие и белые ягодицы. Носов расстегнул свои черные брюки, спустил черные длинные трусы. Его смуглый член торчал. Носов прыснул на него предохранительным спреем «Застава» и быстро вошел в Погосову.

– Ой, – произнесла она и глубоко вздохнула.

– Вот… – пробормотал Носов и, обхватив Погосову руками, стал быстро двигаться.

Погосова стояла молча.

– Вот, вот, вот… – выдыхал в такт движению Носов.

Черная фуражка на его голове подрагивала, съезжая на затылок.

Погосова дотянулась языком до обломанной Боровицкой башни.

– Вот, вот, вот… – бормотал полушепотом Носов, двигаясь чаще.

Погосова лизнула башню.

– И вот, и вот, и вот, и вот… – шипел Носов.

Погосова лизала башню. Большие зеленые глаза ее бесцельно шарили по сахарному бою.

– И вот, и вот, и во-о-о-о-от! – захрипел Носов и задергался, вцепившись руками в Погосову.