Норвежская новелла XIX–XX веков
Шрифт:
— Да, здесь начнется жизнь! — сказал он как бы невзначай.
Пер посмотрел на него. И, не спуская глаз с незнакомца, вдруг почувствовал, что надо его прикончить, пока не поздно, зарыть в каменной осыпи и завалить тяжелым валуном. Спрашивать о нем, верно, будут не больше, чем о других заблудившихся в горах. Пер решил, что именно сейчас он должен это сделать; те ждали, что Пер это сделает, все те, кого нельзя было видеть при ярком свете дня, возложили на Пера эту обязанность. Он стоял, дрожа на жаре; он не страшился того, что собирался сделать, он искал только опоры для ног и чем бы ударить. Тогда чужак поднялся, подошел к Перу и, уставившись на него своими белесовато-голубыми глазами и улыбаясь своей неизменной улыбкой, повторил:
— Да, теперь тут будет жизнь!
И все мужество и вся сила изменили Перу. Он стоял, а поджилки
И началась та самая «жизнь».
Пер заперся в избушке и совершенно убитый сидел там, глядя, как в долину приходят люди. Черные толпы переваливали через горы, другие приплывали на лодках по озеру. По крутым склонам, скрипя, съезжали телеги, люди ругались и кричали. Они гребли, гоня нагруженные доверху тяжелые, большие плоскодонные лодки. А всю зиму по льду шел один воз за другим.
Однажды, увидев, что пришельцы начали копать неподалеку от избушки, Пер вышел и миролюбиво сказал, что он здесь хозяин. Они ответили, что их это не касается, их поставили сюда копать, вот они и копают. Пер медленно повторил: он, дескать, хозяин этих мест — всех, — и он огляделся вокруг. Человек, заправлявший работами, загоготал и сказал; Пер, мол, думает, что хозяин здесь он; как бы не так, хозяин здесь государство. Вот государство и продало земли руднику, а рудник принадлежит англичанину. Так что бедняге Перу ни шиша не остается. И все засмеялись.
Пер снова вошел в избушку. Он сел спиной к окошку, чтобы ничего не видеть. Но тем больше он прислушивался, а прислушиваясь, оборачивался и смотрел. Такая мука просто допекала его; он раскачивался из стороны в сторону, а время от времени поднимался и, совершенно разъяренный, чуть не бросался вперед, чтобы сокрушить все на своем пути, а потом, съежившись, снова усаживался на свое место.
Весь день раздавались в горах глухие взрывы.
Тогда ему захотелось уехать. В один прекрасный день он отправился на запад, далеко в горы. Там нашел он себе участок близ озера и решил строиться. Но через несколько дней вернулся назад. В горах было пустынно, голо и холодно, ни зеленых лугов, ни блестящей водной глади. Ему во что бы то ни стало захотелось вернуться домой — в избушку, к реке, к лесу, к лугам; когда-нибудь все равно с этим чертовым рудником будет покончено. Те ведь могут выгнать строителей.
Но конца не было видно. Люди все прибывали и прибывали. Вырастали новые, воздвигнутые наспех дома. Дома непрочные, в трещинах. А между ними приютилась избушка Пера; она глубоко вросла в землю, недвижная, и прочная, будто лес и камень. Внизу же, на берегу речушки, рабочие выстроили плавильную печь, уродливую и отпугивающую; и была она поставлена так, что Пер уже не мог видеть реку из дверей избушки; он слышал только, как печалилась вода.
Мало-помалу в долине наладился какой-то порядок. Главное теперь была работа, которая шла своим чередом. Повсюду стояли дома, несколько человек жили теперь там, где раньше был один Пер. На склоне расположилась выкрашенная в белый цвет контора — единственное здесь здание, покрытое краской, а посреди поля выстроили тяжеловесный длинный барак, уродливый и громоздкий; там устраивались танцы и собрания. Целую неделю рабочие неутомимо трудились в шахтах и у плавильной печи, а субботними вечерами танцевали и устраивали драки в барачном зале, в воскресенье же отсыпались после попойки.
Пер не мог со всем этим бороться. Все это наступало на него со всех сторон, и ему оставалось одно: либо приспособиться к новым порядкам, либо погибнуть. Общий язык со всеми прочими обитателями долины Пер нашел, когда рабочие стали собираться вместе и устраивать драки; тут-то они с ним и познакомились. Однажды вечером несколько рабочих взяли его лодку и бредень. Пер погнался за ними и настиг их на самой глубине озера; им ело удалось выбраться на берег. Пер вытащил лодку из воды, забрал свой бредень и хотел пойти в избушку. Но тут на него налетели рабочие, а было их немало; неужто они не проучат этого деревенщину?! Однако они и представить себе не могли, что бывают такие силачи на свете; и будь рабочих еще больше, Пер все равно бы выстоял. Под конец он схватил здоровенный лом и задал им жару. Но и ему наставили синяков. Что проку было дольше враждовать! И мало-помалу Пер вошел в новую жизнь и стал работать вместе со всеми, но не на руднике, не в шахтах; он до
— Тьфу, черт возьми! — сказал самому себе Пер, когда шкаф был готов.
Он даже плюнул на сбою работу, но шкаф все равно был хорош. Раз шкаф был готов, Пер взял его и понес легко и свободно к директору в дом.
— Теперь поставь куда захочешь, — сказал он и ушел.
Только двоим самым дюжим рабочим с рудника оказалось под силу поставить шкаф к стене.
Пер снова встретил чужака, который в то лето искал руду. Пер ходил очень взволнованный: покажется ли ему и теперь, что чужака надо прикончить? Но встретил он бледного и сгорбленного, невзрачного человека с угасшими глазами, бедолагу, который был на побегушках, всем мешал и занимал из милости небольшую должность в конторе. Это он нашел руду и пустил в эксплуатацию рудник, но потом явился англичанин и выжил его: ведь чужак был куда слабее. Пер поглядел на него, и ему стало жалко чужака; прикончить его теперь было бы все равно что прикончить любого другого человека; Пер утратил теперь к нему всякий интерес.
Да, то была жизнь, это верно! И хотя Пер больше молчал и никогда не болтал лишнего со всем этим отребьем, которое сейчас, точно нелюди, кишмя кишевшие в горах, заполонило всю округу, он все же по-своему принимал участие в новой жизни: справлял свою работу да глядел и слушал, что и как. Зимой столько народу ездило по льду, что вереницы саней тянулись, бывало, на все озеро. А летом в долину наезжали верхом в гости важные господа, среди них — старик пастор, рослый и сильный; съезжая по крутым склонам, он пел своим могучим голосом; это был веселый человек, влюбленный в горы. И тогда в директорском доме все ходило ходуном, хозяева и гости пили, пели и орали, а светлыми ночами выходили на площадь, и тем ничего больше не оставалось, как только бродить словно привидения взад и вперед. В танцевальном зале было ничуть не тише, там рабочие тоже кричали, плясали и дрались, а в те немногие послеобеденные часы в воскресенье, когда пастор должен был отправлять службу в зале, им тяжело было удержаться на ногах и не заснуть. Пастор же стоял бледный, с каплями нота на лбу и бессвязно бормотал слова господни.
Да, то была жизнь!
Однажды тихой и теплой летней ночью, когда Пер вышел из избушки забросить бредень, он шел по равнине близ устья реки. Была пора цветения клевера, и сладкий запах поднимался с лугов; у истока реки, неподалеку от избушки, сидели какой-то парень с девушкой; когда Пер подошел, они поднялись и продолжали стоять молча и неподвижно. Сначала Пер увидел девушку и остановился; шум реки все нарастал, а над плавильной печью полыхало пламя. Пер взял девушку за руку, парень хотел было преградить ему путь, но Пер оттолкнул его плечом и увел девушку с собой. Оглядываясь на парня, она все же пошла за Пером.
Они прожили вместе несколько лет, у них родилось двое детей, мальчик и девочка. Однажды, когда пастор был на руднике, он позвал к себе Пера и спросил, не пора ли ему обвенчаться. Пер пробормотал: здесь, в горах, они, мол, привыкли жить по-своему; но тут пастор вскочил, и когда на Пера обрушился целый град непонятных ему слов, он не мог дольше сопротивляться.
И тогда Пер-столяр женился.
Прошло еще несколько лет. Поселок из лачуг и плавильная печь продолжали стоять; с годами они не становились красивее, а работа шла своим чередом. Идя на веслах по реке, можно было видеть высоко в горах все новые и новые глубокие черные скважины; число шахт все росло. Вдоль озера вырастали небольшие хутора; заводить дворы имело смысл: и масло, и молоко, и сыр легко было продать. Требовалось так мало средств, чтобы построиться в здешних горах, а жили все за счет рудника.