Норвежская новелла XIX–XX веков
Шрифт:
Пера кинуло в жар. Пила, которую отец Анны точил с таким усердием, была его. Та самая, которую он нынче днем забраковал.
— Пила хоть куда, — вдруг сказал отец, нацелясь взглядом вдоль толстых разведенных зубьев, — но лучше моей старой, а и моя еще эту зиму послужит.
Пер искал в углу короб с припасами. При ее отце он всегда чувствовал неуверенность. Старик был крепкий орешек, и связываться с ним не стоило. А тут еще, видать, обозлился крепко. Ясное дело, он старшой в артели, и не по нутру ему, когда среди недели мотаются в поселок без дела. Что верно,
Пер, запинаясь, пробормотал:
— В пиле вроде трещина была.
— Эту твою трещину и в очки не разглядишь!
Отец щипнул полотно пилы, как струну, и пила зазвенела тонко и чисто.
— Вот так трещина!
Да, надо было ему что-нибудь половчей придумать. Что им еще остается сказать? Чувствуя, как у него горят уши, он примирительно заметил, что лишняя пила всегда пригодится, хоть у них и есть уже две-три в запасе. Долго ли сломать пилу при валке, коли не успеешь вытащить ее из надреза.
Отец Анны усмехнулся, как видно соглашаясь с этим. Он пододвинул кофейник, нарезал сала. Ханс язвительно хихикнул на нарах:
— Что, проголодался? Анна-то, поди, не додумалась накормить гостя!
Пер готов был кинуться на него, но сдержался, а отец бросил на парня косой взгляд, как бы говоря: «Тебе и самому впору уже за девушками ухлестывать, не быть губошлепом».
Молодец старик, только стрельнул взглядом и обоим не в бровь, а в глаз угодил, каждому на свой лад.
Ханс отвернулся к стене и что-то обиженно забормотал, а Пер принялся уписывать за обе щеки жареный шпик, запивая его кофе с плавающей на поверхности аппетитной коричневой пенкой. Отец занялся новой пилой, стал проверять разводку, приблизив полотно к самой лампе. Но придраться было не к чему.
Пер мог теперь отдаться своим мыслям. Зря он ей нынче пообещал, что придет. Теперь-то ему ясно, что завтра в поселок ему не вырваться, даже если он и управится со своей делянкой задолго до конца дня. К тому же старик — ее отец, и в этом деле, как и в лесу, последнее слово за ним.
Некоторое время они сидели молча. В бараке было душно, и хотелось на вольный воздух, несмотря на стужу. Лампа чадила, а от сушившейся обуви несло кислятиной. Табачный дым серой пеленой плавал в воздухе и скоро сгустился до того, что и лиц не разглядеть было. Но так было даже лучше.
«Я приду завтра», — сказал он, и она надеется на него как на каменную гору. Надо что-то придумать, чтобы не вышло, что он зря сболтнул. У отца-то ее, верно, свои думки насчет зятя. Тут, в лесу, больших капиталов не наживешь, хорошо, если на харч заработаешь. Нет, лесорубу, видать, не больно-то по душе породниться с лесорубом. Есть и повыгоднее занятия. А вообще-то девушкам и вовсе не надо бы отцов иметь, во всяком случае — самым красивым из них.
Пера неудержимо потянуло глотнуть свежего воздуха. Он подошел к двери и приоткрыл ее. Его обдало студеным ветром, и сразу полегчало. К тому же приятно было думать, что у отца Анны, поди, зуб на зуб от холода не попадает, а мерзнуть-то он не любит. Ладно, его и позлить малость можно, чтоб уж не зря обижался на дочкина кавалера.
Брат
— Ты теперь, почитай, на всю зиму инструментом запасся, — сказал он, — и бегать к лавочнику в поселок тебе больше ни к чему.
Это был прямой вызов. Но Пер и ухом не повел. Ничего, там поглядим. Дело свое он делает, и как будто неплохо. Так неужто он не может поступать как всякий свободный человек? Свою-то работу он на них не сваливает! Как же у этого Ханса хватает стыда тявкать, будто он от работы отлынивает! Будто он не волен идти по своим делам, когда с дневной нормой управится. А за инструмент он из своего кармана платит.
Не оборачиваясь, он обронил через плечо первое, что пришло в голову, и тут же понял, что сморозил ерунду:
— Завтра надо будет за новым топором сходить, У старого лезвие вовсе затупилось.
Эти слова взорвали старика. Он вскочил с табурета так стремительно, что суставы у него громко хрустнули.
— Ты чего это дурака валяешь, черт тебя дери! Шутки вздумал со мной шутить?
Трубка плясала у него в бороде. Разозленный донельзя, он грозно уставился на парня. Пер присмирел под его взглядом, но раз уж он начал так глупо, приходилось стоять на своем.
— Я пойду за новым топором, — заявил он, — и спрашиваться ни у кого не собираюсь.
Они стояли друг против друга, сверкая глазами и препираясь о таких пустяках, как пила и топор, хотя на самом деле за этим крылось нечто гораздо более важное. Но ни один из них не отваживался прямо заговорить об этом.
— Коли так, можешь хоть сей же час в поселок убираться. Да там и оставайся! — сказал отец Анны.
А брат ее приподнялся на нарах, всем своим видом выражая согласие с отцом. Пер обернулся к ним и поднял руку, словно для удара. Хорошо еще, что отец Анны стоял довольно далеко от него.
— И тут мне указчиков не требуется!
— Что ж, давай вместе решим. Ну, где там твой топор? Поглядим, не брешешь ли ты?
Топор стоял в углу, и они кинулись к нему одновременно.
— Топор мой!
Пер опередил старика, и тот чуть не порезался, пытаясь ухватиться за лезвие. Топор был новехонький, и ни за что на свете нельзя дать отцу Анны разглядывать его.
— Мой инструмент, моя и забота! — сказал Пер и собрался выйти из барака. Но старик загородил ему дорогу. Оба ухватились за топорище и тянули каждый к себе. Они стояли, тяжело дыша и яростно переругиваясь.
Одолел Пер. Он высвободился от старика и угрожающе вскинул топор над головой.
Ханс завопил на весь барак.
Но Пер тут же опомнился. Он увидел посеревшее лицо старика и сразу сник, услыхав вопль Ханса. Когда Ханс бросился между ними, Пер уже успокоился, и только его липкое от пота тело бил озноб. Отец и сын, не сводя с него глаз, молча отступали в глубь комнаты.
Он выскочил на волю и при лунном свете зашагал по мерзлому снегу, стиснув в дрожащей руке топор.
Отец Анны посмотрел ему вслед, затем перевел взгляд на сына, провел рукой по глазам и пробормотал: