Ностальящее. Собрание наблюдений
Шрифт:
Любимица охотника-деда, черно-белая сеттер Лада садится близко к роялю, поднимает голову, скалит зубы и начинает выть. От страха чуть не прыгаю на рояль.
Так Лада реагирует на музыку.
«Поет», — объясняет дед.
Мне — восемь. Маме — тридцать пять. Деду — пятьдесят три.
Самое долгожданное в субботний день — это путешествие с отцом по книжным магазинам.
Кузнецкий мост, «Подписные издания».
Отец собирает новую библиотеку. Сам он временно с нами не живет — учится в Высшей партийной школе, обитает где-то на Миуссах.
Дома отец развязывает крепкую, крученую бечеву, разворачивает хрустящую крафтовую бумагу. Я нюхаю книги, не могу оторвать нос от запаха типографской краски и переплетного клея.
Есть еще один, столь же упоительный запах: запах метро. Метро пахнет так, как новые блестящие галоши с розовой мясной изнанкой.
Очередные тома собраний сочинений уходят на полки. Там же примостились два фарфоровых «бисквитных» бюстика: Бетховен и Чайковский.
Пианино «Шредер». Обои — серые, в крупных серебристых букетах. Когда у меня высокая температура, цветы расцветают еще больше.
Родители ограничены в средствах. Отец — большой модник, но у него всего одна белая сорочка: вечером мама ее стирает и сушит над газом. И вот она загорелась; у мамы истерика.
Дед приезжает с подарками. Шумит: «Вы что, совсем обнищали, живете без конфет?»
Дед — директор магазина «Рыба» на Арбате.
В первом классе 282-й школы в 1952 году учатся одни девочки.
Со второго класса нас соединяют с мальчиками, и меня переводят в соседнюю школу — краснокирпичную, бывшую мужскую. Оказалось, что в ней же когда-то учился отец.
Первого сентября ловлю на себе взгляд мальчика. Черные глаза, белая кожа.
Второго сентября он провожает меня из школы домой.
А еще через несколько дней приходит в гости — с трехлетним братиком.
Мальчика зовут Миша. Фамилия Циер.
Лет через тридцать пять после описываемых событий он позвонил. Сказал, что надо бы повидаться.
Физик, доктор наук.
С бородой. Но лысый.
Больше не звонил.
А тогда, второго сентября 1953 года, он делает предложение: первое в моей жизни. Предложение утверждением, что я стану его женой.
В ответ: хочешь, чтобы я позвала милиционера?
Еврейский дом (в смысле — комната в коммунальной квартире) отличался от нашего тем, что изначальная скатерть на круглом стопе, раздвинутом на день рождения Миши, бархатная.
Евреи живут и с нами в квартире: шумная, полная, веселая, в веснушках девочка Зина. С бантом. Во дворе на Первой Мещанской меня дразнят еврейкой: я картавлю, то есть грассирую, как мне объяснят позже. И глазки у меня черненькие. «Девочка, что ж у тебя глазки такие непромытые?» — сладким голосом вопрос чужой тетеньки в трамвае, когда я еду со своей тетей Зоей в кино «Перекоп» смотреть «Тарзана».
Тот же вопрос получила Олеся, будущая жена Гриши
Что такое — быть евреем?
Наша коммуналка расположена на самом высоком этаже дома на Садовой-Спасской. Дом облицован плиткой, навевающей на меня исключительно банные ассоциации.
Мы с Катенькой, крестной (а иногда, изредка — с вечно занятой мамой) ходим в Ржевские бани. Кажется, по средам; четверг — татарский день.
В банях стены облицованы белым кафелем, из-за вечного пара он кажется серым. И темно-серые, каменные скамьи, их надо обязательно ошпаривать кипятком.
Первый раз я принимаю ванну лет в семь — у маминой подруги, в набитой дорогой мебелью отдельной квартире с натертым паркетом, в доме напротив «Форума». Мама разговаривает с ней более тихим, чем обычно, и, как мне кажется, льстивым голосом. Это портит радость от купанья.
Лестничный пролет — от слова «лететь»?
Потолки по четыре с половиной метра.
Лепнина. Наверное. Не помню. Лифт? Тоже не помню.
Пыльный, напоминающий вокзальный, застекленный потолок. Над лестничным пролетом.
Пространство между этажами затянуто железной сеткой. Похоже на цирк, когда выступают акробатки, натягивается сетка, по которой они прыгают огромными прыжками.
Цирк неподалеку, на Цветном.
Кружится голова, как только я открываю наружу дверь.
В альбоме «Москва. Памятники архитектуры 1830-1910-х годов» он описан и сфотографирован: доходный дом Ф. И. Афремова на Садовой-Спасской, 1904 года. Архитектор — Шишковский.
Бабушка с отцовской стороны до замужества (начало XX века, 10-е годы) успела послужить (после замужества уже не служила никогда, до самой своей кончины) в знаменитом Мюре-и-Мерилизе.
Служащая первого набора.
В красивейшем, наисовременнейшем, богатом и зело украшенном, самом модном тогда московском торговом центре, как мы сказали бы сейчас.
Тоже — русский модерн.
Шехтель, здание Художественного театра — 1902 год.
«Волна» Голубкиной над входом.
Ручка двери.
Фонари на фасаде.
«Метрополь» Валькотта. Конец/начало века.
Ворота, ограда.
Балкон.
Фасад.
Врубель.
Бабушка.
Казанский вокзал — проект 1913 года. Отец моего отца — Владимир Нилович Иванов. В справочнике «Вся Москва на 1913 год» указан адрес, номер домашнего телефона.
Дом — собственный — на Большой Грузинской.
Отец родился 25 октября 1917 года.
В доме — почему-то — были гости.