Новь
Шрифт:
– А ваш новый учитель, - продолжал ретивый камер-юнкер, - красный, непременно! Обратили ли вы внимание на то, что он никогда первый не кланяется?
– Да зачем же он станет первый кланяться?
– заметила Сипягина, - мне это, напротив, в нем нравится.
– Я гость в доме, где он служит, - воскликнул Калломейцев, - да, да, служит, за деньги, comme un salarie... Стало быть, я ему старшой. И он должен мне кланяться первый.
– Вы очень взыскательны, мой любезнейший, - вмешался Сипягин с ударением на ей, - все это пахнет, извините, чем-то весьма отсталым. Я купил его услуги,
– Узды он не чувствует, - продолжал Калломейцев, - узды: le frein! Все эти красные таковы. Говорю вам: у меня на них нос чудный! Вот разве Ladislas со мной - в этом отношении - потягаться может. Попадись он мне, этот учитель, в руки - я бы его подтянул! Я бы его вот как подтянул! Он бы у меня запел другим голосом; и как бы шапку ломать передо мной стал... прелесть!
– Дрянь, хвастунишка!
– чуть было не закричал сверху Нежданов... Но в это мгновение дверь его комнаты растворилась - и в нее, к немалому изумлению Нежданова, вошел Маркелов.
Нежданов приподнялся с своего места ему навстречу, а Маркелов прямо подошел к нему и, без поклона и без улыбки, спросил его: точно ли он Алексей Дмитриев Нежданов, студент С. Петербургского университета?
– Да... точно, - отвечал Нежданов.
Маркелов достал из бокового кармана распечатанное письмо.
– В таком случае прочтите это. От Василия Николаевича, - прибавил он, значительно понизив голос.
Нежданов развернул и прочел письмо. Это было нечто вроде полуофициального циркуляра, в котором податель, Сергей Маркелов, рекомендовался как один из "наших", вполне заслуживавших доверия; далее следовало наставление о безотлагательной необходимости взаимнодействия, о распространении известных правил. Циркуляр был между прочим адресован и Нежданову, тоже как верному человеку.
Нежданов протянул руку Маркелову, попросил его сесть и сам опустился на стул. Маркелов начал с того, что, ни слова не говоря, закурил папиросу. Нежданов последовал его примеру.
– Вы с здешними крестьянами уже успели сблизиться ?
– спросил наконец Маркелов.
– Нет, пока еще не успел.
– Да вы давно ли сюда прибыли?
– Скоро две недели будет.
– Занятий много?
– Не слишком.
Маркелов угрюмо кашлянул.
– Гм! Народ здесь довольно пустой, - продолжал он, - темный народ. Поучать надо. Бедность большая, а растолковать некому, отчего эта самая бедность происходит.
– Бывшие мужики вашего зятя, сколько можно судить, не бедствуют, - заметил Нежданов.
– Зять мой - хитрец; глаза отводить мастер. Крестьяне здешние - точно, ничего; но у него есть фабрика. Вот где нужно старание приложить. Тут только копни: что в муравьиной кучке, сейчас заворошатся. Книжки у вас с собою есть?
– Есть... да немного.
– Я вам доставлю. Как же это вы так!
Нежданов ничего не отвечал. Маркелов тоже умолк и только дым пускал ноздрями.
– Какой, однако, мерзавец этот Калломейцев, - промолвил он вдруг.
– Я за обедом думал: встать, подойти к этому барину - и расшибить в прах всю его нахальную физиономию, чтобы другим повадно не было. Да нет! Теперь есть дела поважнее, чем бить камер-юнкеров.
Нежданов качнул головой утвердительно, а Маркелов опять принялся за папироску.
– Тут между всей этой дворовой челядью есть один малый дельный, - начал он снова, - не слуга ваш Иван... это - рыба какая-то; а другой... ему имя Кирилл, он при буфете. (Кирилл этот был известен как горький пьяница.) Вы обратите на него внимание. Забубенная голова... да ведь нам деликатничать не приходится. А что об моей сестре скажете?
– прибавил он, внезапно подняв голову и уставив свои желтые глаза на Нежданова.
– Эта еще похитрее будет, чем мой зятек. Как вы об ней полагаете?
– Я полагаю, что она очень приятная и любезная дама... И к тому же она очень красива.
– Гм! Как это вы, господа, в Петербурге тонко выражаетесь ... Удивляюсь! Ну... а насчет...
– начал было он, но вдруг насупился, потемнел в лице и не докончил начатой фразы.
– Нам, я вижу, надо с вами хорошенько потолковать, заговорил он опять.
– Здесь невозможно. Черт их знает! Под дверьми, пожалуй, подслушивают. Знаете ли, что я вам предлагаю? Сегодня суббота; завтра вы, чай, моему племяннику уроков не даете?.. Не правда ли?
– У меня завтра с ним репетиция в три часа.
– Репетиция! Точно в театре. Это, должно быть, моя сестрица такие слова выдумывает. Ну, все равно. Хотите? Поедемте сейчас ко мне. Моя деревня отсюда в десяти верстах. Лошади у меня хорошие: сомчат духом, вы у меня переночуете, проведете утро, а завтра к трем часам я вас обратно доставлю. Согласны.
– Извольте, - промолвил Нежданов. С самого прихода Маркелова он находился в возбужденном и стесненном состоянии. Внезапное сближение с ним его смущало, и в то же время его влекло к нему. Он чувствовал, он понимал, что перед ним существо, вероятно, тупое, но, несомненно, честное - и сильное. К тому же эта странная встреча в роще, это неожиданное объяснение Марианны...
– Ну и прекрасно!
– воскликнул Маркелов.
– Вы пока приготовьтесь; а я пойду, велю заложить тарантас. Ведь вам, я надеюсь, нечего спрашиваться у здешних хозяев?
– Я их предуведомлю. Без этого, я полагаю, мне отлучиться нельзя.
– Я им скажу, - подхватил Маркелов.
– Вы не беспокойтесь. Они теперь дуются в карты - и не заметят вашего отсутствия. Мой зять все в государственные люди метит, а только за ним и есть, что в карты отлично играет. Ну, и то сказать: через этот фортель многие выходят!.. Так будьте готовы. Я сейчас распоряжусь.
Маркелов удалился; а час спустя Нежданов сидел рядом с ним на большой кожаной подушке, в широком, развалистом, очень старом и очень покойном тарантасе; приземистый кучерок на облучке непрестанно свистал каким-то удивительно приятным, птичьим свистом; тройка пегих лошадок с заплетенными черными гривами и хвостами быстро неслась по ровной дороге; и уже застланные первою ночною тенью (в минуту отъезда пробило десять часов) плавно проносились - иные взад, другие вперед, смотря по отдалению, - отдельные деревья, кусты, поля, луга и овраги.