Новая кровь
Шрифт:
Жарвина стояла неподвижно, как в первый раз, но теперь ее удерживала не какая-то внешняя сила, а смесь страха и гнева.
— У тебя не получилось! — обвиняюще воскликнула она.
Ее слова отразились от стен чудовищно огромного зала и превратились в слабое отдаленное эхо. Через бесконечно длинный промежуток времени Инас Йорл пошевелился.
— Нет, — ответил он высоким голосом. — Я добился успеха.
— Что? — Жарвина шагнула к магу. Казалось, что разделявшее их расстояние нисколько не уменьшилось; впрочем, в данный момент девушке вообще не хотелось находиться в обществе Инаса Йорла, а не то что приближаться к нему. — Тогда почему Кликитагх промчался мимо, как будто
— Да, я так говорил. И тем не менее… Увидев, что Жарвина пытается мучительно разгадать загадку, Инас Йорл тяжело вздохнул.
— Иди сюда. Я все объясню.
Зал и стол сжались до более-менее нормальных размеров. Жарвина моргнула и обнаружила, что сидит на том же самом месте на том же самом стуле, что и сегодня утром. Невидимые руки пододвинули ей стул в тот самый момент, когда девушка готова была окончательно потерять самообладание.
Жарвина, не отрывая взгляд от мага, осторожно вернула нож в ножны. Если бы не янтарное свечение под бровями, никто бы и не подумал, что это тот же самый человек. Особенно странными были его руки — слишком длинные и гибкие. Он? Может, правильнее было бы говорить «оно»?
Но голос мага остался прежним, и говорил Инас Йорл медленно, будто каждый слог причинял ему мучительную боль.
— Я добился успеха, Жарвина. Чего мне это стоило, позволь умолчать. Возможно, последних клочков надежды, что еще таилась в глубине моего сердца. Я провел обряд, какого не пытался провести никто на памяти ныне живущих — не считая, конечно, меня… И обряд сработал.
— И что же получилось? — шепотом спросила Жар-вина.
— Я узнал, почему на Кликитагха было наложено проклятие.
Жарвина ждала продолжения. Поняв, что маг не собирается ничего ей говорить, она потребовала:
— Ну скажи же!
— Нет. Единственное, что я скажу тебе, — его наказание было справедливым.
— Я не понимаю!
— И не надо — тебе же будет лучше. Лучше бы никто этого не понимал. Если бы я догадывался, какое знание на себя взвалю… нет! К которому я себя приговорю — я бы и не заикнулся ни о какой помощи.
Жарвина представила себе, что может стоять за этими словами, и прикусила губу. На глаза у нее навернулись слезы — непрошеные, они в то же время оказались очень кстати, потому что скрыли полупризрачный вид, который принимал сейчас Инас Йорл.
— Коротко говоря, тебе открылась тайна, которую Кликитагх скрывал ото всех, включая себя.
— Его наказание заслуженно. Он сам мне так сказал.
— Этого не может быть! Никто не заслуживает такой судьбы!
— До сегодняшнего дня я сказал бы то же самое, — очень серьезно произнес Инас Йорл и поерзал на стуле, словно его новому телу вдруг стало неудобно сидеть.
— Но как он мог сказать тебе такое? — не унималась Жарвина.
— Я выбрал именно этот день среди всех прочих, опираясь на предположения, а не на точные знания. Вышло так, что я оказался прав. В течение одного дня в году, при соответствующих обстоятельствах, Кликитагх способен был вспомнить, чем он навлек на себя это проклятие.
— Ну скажи же мне! Скажи! — взмолилась Жарвина.
— Ты можешь ползать передо мной на коленях, истекать кровью и просить, чтобы я рассказал тебе все хотя бы перед твоим последним вздохом, но я не позволю, чтобы с моих губ слетело описание подобной беспримерной глупости!
Строго говоря, то, что теперь пришлось бы использовать магу, уже нельзя было назвать губами…
— Знай только:
— Но что, что он совершил?! — воскликнула Жар-вина.
— Ты никогда не догадаешься. У тебя не хватит воображения представить себе настолько отвратительное злодеяние — это противно твоей внутренней природе.
— А тебя это знание испортило? — обвиняюще спросила Жарвина и наклонилась вперед. Она была рада, что видит лишь смутные контуры нынешнего облика мага. — Изуродовало твой ум так же, как и твое тело?
Это были жестокие слова, но все же Жарвина произнесла их:
— В тебе что, нет ни капли милосердия? Разве тысячелетнего наказания не довольно даже для самого отъявленного негодяя?
— О, конечно, — голос Инаса Йорла напоминал зимний ветер, свистящий в ветвях деревьев. — На мой взгляд, более чем довольно. На мой — но не на его.
— Ты… ты хочешь сказать… — Жарвина почувствовала, что у нее пересохло во рту. — Ты имеешь в виду, что попытался освободить Кликитагха от проклятия, которое он сам на себя наложил?
— Да, попытался.
— А он не позволил тебе это сделать и оказался более сильным магом?
— Не совсем так. Жарвина заломила руки.
— Ради всего святого, Инас Йорл! Не знаю, пожалел ты Кликитагха или нет, но пожалей меня, твоего друга! Никогда прежде я не встречала человека, у которого было бы больше оснований ненавидеть мир, чем у меня, когда мне было девять лет! Объясни же мне, что ты сделал и чего не сделал!
— Хорошо, я попытаюсь… — голос мага становился все глуше и слабее. — Но эти события трудно описать словами. Заклинания, которые мне пришлось применить, лежали наполовину за пределами обычного мира. И все же мне это удалось! Ни один из ныне живущих магов не сможет совершить того, что сотворил сегодня Инас Йорл, будь он хоть илсиг, которых считают искуснейшими колдунами, хоть испорченный придворной жизнью ранканец. Жарвина, я освободил Кликитагха!
Воцарилось ошеломленное молчание. Когда оно стало невыносимым, Жарвина хрипло выдавила:
— Но ты же говорил, что это убьет Кликитагха!
— Так оно и случилось.
— Что?!
— Мне кажется, я пользуюсь самыми простыми словами — разве не так? Несмотря на перемены, которые я претерпел! — теперь в голосе мага звучали дикие жестокие нотки, и мурашки на спине у Жарвины забегали с новой силой. — Впрочем, возможно, это твое естество сопротивляется услышанному. Ну что ж, сейчас я попробую выразиться еще проще. Я дал Кликитагху свободу! И он умер! Но даже после этого в его заклинании сохранилась столь неимоверная сила, что Кликитагх снова встал и сказал — слава всем богам, что никто, кроме меня, не мог услышать этих ужасных слов! — «Жив я или мертв, я осужден бродить по миру. Я не могу дважды есть за одним и тем же столом и дважды спать в одной и той же кровати. Я так решил. Такова моя судьба!»