Новая земля (Новь)
Шрифт:
Когда Тидеманъ разсказалъ Олэ Генрихсенъ, что онъ утромъ видлъ на улиц Агату, Олэ вздрогнулъ. Но онъ тотчасъ же спохватился и сказалъ, улыбаясь:
"Да, милый другъ, какое мн до этого дло? Пусть она здсь остается, сколько ей угодно, я ничего не имю противъ нея. У меня есть о чемъ, о другомъ подумать." Онъ вернулся къ прежнему разговору, Тидеманъ получилъ заказъ на новую партію дегтя и онъ нсколько разъ повторилъ: "застрахуй хорошенько, Бога ради, застрахуй хорошенько, это никогда не лишнее". Онъ немножко нервничалъ, но скоро онъ опять успокоился.
Они выпили по стакану вина, какъ бывало въ прежніе дни, и пришли оба въ хорошее и пріятное настроеніе духа. Прошло нсколько часовъ въ пріятельской бесд, а когда
"Это очень мило съ твоей стороны, что ты не забываешь меня, у тебя и безъ меня много дла. Послушай", продолжалъ онъ, "опера даетъ сегодня свое прощальное представленіе, хочешь пойдемъ вмст, прошу тебя". И серьезный человкъ съ свтлыми глазами имлъ видъ какъ будто ему доставляетъ громадное удовольствіе идти въ оперу. Онъ сказалъ даже, что онъ нсколько дней ужъ объ этомъ думалъ.
Они условились, Олэ хотлъ самъ позаботиться о билетахъ.
И какъ только Тидеманъ вышелъ изъ конторы, Олэ началъ телефонировать по поводу билетовъ; онъ хотлъ имть три мста въ одномъ ряду, 11, 12 и 13. Номеръ 12-тый онъ хотлъ самъ отнести Фру Ханк, жившей внизу около крпости; билетъ въ оперу доставитъ ей удовольствіе; раньше никто не ходилъ такъ усердно въ оперу, какъ она. По дорог онъ тихонько потиралъ себ руки. У нея будетъ Номеръ двнадцатый и она будетъ сидть въ середин. А для себя онъ оставитъ номеръ 13, это подходящій для него номеръ, такой несчастливый номеръ…
Отъ нетерпнія онъ шелъ все быстре и забылъ о своихъ собственныхъ невзгодахъ. О немъ не можетъ быть больше и рчи, онъ покончилъ со своимъ горемъ, совершенно покончилъ, онъ справился съ нимъ, пустъ это видитъ весь міръ. Разв его сильно потрясла новость, что Агата въ город? Ни въ какомъ случа; онъ совсмъ не обратилъ на это вниманіе. Все перемелется все успокоится.
Олэ дошелъ дальше. Онъ очень хорошо зналъ адресъ фру Ханки; онъ не разъ въ теченіе осени провожалъ ее до ея двери, когда она потихоньку бывала у него, чтобы справляться о своихъ дтяхъ. Кром того, онъ встртилъ Тидемана передъ ея окнами въ тотъ вечеръ, когда онъ вернулся изъ Англіи. Какъ они думали другъ о друг. У нихъ все это было иначе, чмъ у него, онъ съ этимъ покончилъ и не думалъ больше…
Когда онъ пришелъ туда, онъ узналъ, что фру Ханка заперла свою комнату и ея не было въ город, она ухала въ деревню и вернется только завтра.
Олэ слушалъ, но не сразу понялъ. Въ деревню? Въ какую деревню?
А отвтъ былъ такой: въ ихнюю деревню, въ деревню Тидемана.
Ахъ да, въ деревню Тидемана; какъ онъ не догадливъ. Ахъ да, значитъ она ухала въ деревню. Олэ досмотрлъ на часы. Нтъ, нельзя было допустить, что сегодня вернется фру Ханка, было черезчуръ поздно. И, кром того, что можетъ побудить ее такъ скоро вернуться въ городъ. Онъ хотлъ ее и ея мужа застать врасплохъ своимъ планомъ. Но теперь весь его планъ разстроился, превратился въ дымъ. Нтъ, какъ ему не везло, даже если онъ другимъ хотлъ сдлать что-нибудь хорошее.
Олэ вернулся опять къ прежней мысли.
Въ деревню! Она посщаетъ старыя мста. Она не могла больше терпть, она непремнно должна была снова увидть свою дачу, несмотря на то, что листва давно облетла и садъ опустлъ. Она потребовала ключъ у сторожа и заперлась въ комнатахъ Дага. Тамъ лтомъ должна была бы былъ Агата, если бы все это не кончилось такъ грустно. Да, но это совсмъ другое и къ этому не иметъ никакого отношенія. Дло въ томъ, что фру Ханки не было въ город и она не могла бытъ сегодня вечеромъ въ опер.
Олэ усталъ и былъ разочарованъ, ему было такъ грустно и онъ ршилъ разсказать Тидеману о своемъ план, во всякомъ случа онъ думалъ сдлать хорошее и ему было досадно за обоихъ. Онъ отправился къ Тидеману:
"Намъ приходится однимъ идти въ оперу", сказалъ онъ; "а то вдь у меня было еще третье мсто для твоей жены".
Тидеманъ перемнился въ лиц.
"Вотъ какъ?"
"Я хотлъ, чтобъ она сидла между нами обоими. Я долженъ былъ бы сказать теб это можетъ бытъ раньше, но — а вотъ теперь фру Ханка ухала".
"Вотъ какъ?" сказалъ Тидеманъ попрежнему.
"Послушай, Андрей, ты не сердишься на меня за это? Если бы ты только зналъ… Твоя жена за послдніе мсяцы бывала часто у меня и справлялась о теб и дтяхъ".
"Да, ну хорошо".
"Что?
"Я говорю, ну хорошо. Зачмъ ты мн все это разсказываешь?"
Олэ не могъ дольше сдерживаться, онъ подошелъ вплотную къ Тидеману съ раскраснвшимся лицомъ и сказалъ, разсвирпвъ, шипящимъ голосомъ:
"Я хочу теб сказать только одно, чортъ возьми, ты не понимаешь своего собственнаго блага. Нтъ. Ты какой-то баранъ. Ты введешь ее въ могилу, вотъ чмъ ты кончишь. И ты самъ стараешься идти по той же дорог, разв я не вижу?" "Ну хорошо", "ну хорошо" — вотъ какъ, постоянный твой отвтъ, "ну хорошо", что она ко мн крадется вечеромъ, когда стемнетъ и дрожащимъ голосомъ спрашиваетъ о теб и дтяхъ. Думаешь ли ты, что я ради собственнаго удовольствія справлялся вс эти мсяцы о твоемъ самочувствіи и обо всемъ. Для кого я это длалъ, если не для нея? Что касается меня, то по моему ты просто можешь убираться къ чорту, понимаешь? Да. Ты не видишь и не понимаешь, что она груститъ изъ-за тебя. Я видлъ, какъ она здсь ночью стояла передъ дверью твоей конторы, я слышалъ, какъ она говорила покойной ночи теб и дтямъ. Она — очень плакала и посылала поцлуи Іоханн и Ид, потомъ она поднялась по лстниц къ входной двери и провела рукой по ручк, которую ты тронулъ, когда уходилъ и закрывалъ дверь; она держала ручку двери, какъ будто это была твоя рука; покойной ночи было сказано теб. Я видлъ это съ угла нсколько разъ. Но ты и на это скажешь "ну хорошо", ты просто какой-то деревянный, знай это. Впрочемъ я не хочу сказать, что ты совсмъ зачерствлъ", прибавилъ Олэ, уже раскаиваясь, увидя грустное лицо Тидемана. "Ты не долженъ принимать близко къ сердцу, что я теб сказалъ, я не хотлъ теб сдлать больно; прости меня, что я былъ грубъ по отношенію къ теб; слышишь это не было моимъ намреніемъ. Но, Боже мой, неужели ты все еще меня не знаешь?"
"Я не хочу ввести ее въ могилу", сказалъ Тидеманъ надорваннымъ голосомъ, "я далъ ей свободу, какъ она просила меня…"
"Да, но когда это было, теперь она раскаивается въ этомъ, она хочетъ снова вернуться".
"Дай Богъ, чтобъ это было такъ! Я тоже уже думалъ объ этомъ, мн будетъ такъ трудно все забытъ; въ это кроется гораздо больше, чмъ ты знаешь. Я пробовалъ бороться насколько могъ, чтобъ снова обрсти свой покой; дти не должны ни въ чемъ нуждаться, а остальное пустъ идетъ какъ угодно! Но Ханку я не забывалъ ни одного дня, нтъ, ни одного дня, я самъ это знаю, я тоже думалъ, какъ и ты, я хотлъ идти къ Ханк и просить ее на колняхъ снова вернуться, на колняхъ умолять; и я бы это сдлалъ съ покорнымъ сердцемъ, но какъ она вернется, какъ она можетъ вернуться?… Она сама мн это сказала… Здсь нтъ ничего дурного, но все-таки… Нтъ, ты не долженъ думать, что здсь есть что-нибудь дурное; вдь это ты не думаешь про Ханку?.. Мн стало невыносимо тяжело, когда я началъ обо всемъ этомъ думать. И кром того, вдь это не наврно, что Ханка вообще хочетъ вернуться; я не понимаю, откуда ты это знаешь. Во всякомъ случа тутъ больше, чмъ ты знаешь".
"Я не долженъ былъ бы вмшиваться въ эти дла, теперь я понимаю", сказалъ Олэ. "Но подумай объ этомъ, Андрей, несмотря на все; запомни это. И прости, что я сказалъ, я беру это обратно, я считалъ это своимъ долгомъ и не хотлъ сказать ничего дурного. Съ нкотораго времени я сталъ такимъ вспыльчивымъ; и не понимаю, отъ чего это происходитъ… Но какъ уже сказано, запомни это. Я знаю, что я говорю; я васъ обоихъ хорошо знаю. А пока прощай. Ахъ да правда, опера! Можешь ты черезъ часъ бытъ готовымъ?"