Новая Земля

Попов Александр

ЛЕНА

– Сережка, вот так надо делать! Как ты понять не можешь?
– говорила мне двенадцатилетняя сестра Лена, показывая, как, по ее мнению, следует поливать капусту.

– А я как? Ведь так же. Смотри лучше!

– Нет, не так. О-хо-хо, - вздыхала она, сердито заглядывая в мои глаза.
– И что с тобой сделаешь? Какой ты противный ребенок, если только ты знал бы! Смотри внимательно, последний раз показываю.

Она, неподражаемо важничая, показывала, изображала на курносом, веснушчатом лице нечто учительское. Я косился на ее короткие, аккуратно заплетенные косички и думал: "Дернуть бы их! Вот привязалась, как репей. Бывают

же такие противные девчонки!"

Лена играла роль строгой, взыскательной хозяйки с непонятным для меня наслаждением.

Она буквально следила за каждым моим движением, часто указывала на что-нибудь сделанное мною неправильно или неловко и в душе, кажется, бывала рада моим промахам.

– Отстань!
– от обиды дрожал мой голос.

– Но ты неправильно делаешь: льешь прямо на капусту. Так нельзя, если хочешь знать. Нужно - с краю лунки.

– Я именно так делаю!

– Я хорошо видела - на капусту.

– Когда же ты могла видеть, если ничего подобного не было? Все сочиняешь.

– Отвяжись, пожалуйста, у меня голова разболелась, - неожиданно заявила она страдальческим голосом.

– Актриса-белобрыса.

– Так-так!
– вскинулась Лена.
– Я все маме расскажу: и как ты поливаешь, и как дразнишься.

Я многозначительно вздохнул и надолго замолчал, потому что хорошо знал - всякое пререкание только увеличит "взрослость" в сестре, и не миновать, быть может, настоящей ссоры, а ссориться я не любил и не умел.

Сестра была старше меня на три года и именно поэтому, кажется, считала, что может повелевать мною, поучать, требовать.Она подражала маме - часто играла роль домовитой женщины, которую одолевают заботы. Не было в семье дела, в которое она не вмешалась бы. Копила деньги в фарфоровой собаке, потом заимела большой кожаный кошелек. Иногда бывало так, что у мамы кончались деньги, и Лена сразу отдавала ей свои. Любила ходить в магазин; как взрослая спорила с продавцами, но и сама страстно мечтала стать продавцом. Как-то я был с ней в магазине.

– Вы недодали, если хотите знать, восемь копеек, - пересчитав сдачу, сказала Лена продавщице.

По очереди пополз ропот. Желтое лицо продавщицы превращалось в красное:

– Девочка, прекрати выдумывать. Считай получше.
– Приятно улыбнулась покупателям, скосила прищуренные глаза на Лену.

– Я дала вам два рубля. Вы должны были сдать девяносто две копейки, а сдали восемьдесят четыре, если хотите знать. Вот ваша сдача!
– Лена положила деньги на прилавок и, как продавщица, сощурила хитрые глаза. Мне показалось, что Лена была рада, что ее обсчитали, - видимо, по причине неосознанного желания обличать и одергивать.

Шипящий ропот очереди поднялся до гудения. Продавщица сжала побледневшие губы и смерила Лену взглядом.

– Я тебе, девочка, сдала точно. Нечего выдумывать.

– Да вот же она, сдача. Дяденька!
– обратилась Лена к рядом стоявшему мужчине, - посчитайте...

– Какая глупая девочка!
– сказала продавщица.
– Нужно посмотреть в ее кармане - не там ли восемь копеек. А впрочем - на тебе двадцать, подавись! Не мотай мои нервы.

Продавщица резкими, беспорядочными движениями достала из кошелька монету и с треском припечатала ее на прилавок. Лена отсчитала двенадцать копеек и гордо положила их на прилавок.

Лена была первой помощницей мамы - ее, что называется, правой рукой, но никогда не выделялась ею в свои любимицы; мама была как-то ровна в любви ко всем своим детям, может,

кого-нибудь из нас втайне и любила по особенному, но мы по крайней мере не улавливали разницу.

"Взрослое" в поведении и замашках Лены создавало холодок в наших отношениях, но я никогда не становился к ней враждебен или отчужден. Я ее все же, несмотря ни на что, уважал и временами даже любил. Однако Лена насмехалась над моей любовью, называла меня Лебединым озером, потому что я очень любил "Танцы лебедей"; с некоторых пор я сталприкрыватьпереднейсвоичувствачем-нибудьнеискренним,старалсябыть"по-взрослому" равнодушным, осторожным, осмотрительнымвпроявленияхчувств, как и она.

Но - и мое было в том несчастье!
– о своей роли я часто забывал истинные чувства тотчас же прорывались, и порой бурно. Мне со всеми хотелось жить в мире, всех любить и чтобы меня любили.

Однажды дома остались я, Лена и брат; мама с Настей поехали в больницу на прием к врачу, отец находился на работе, а Люба - в турпоходе. Как только мама вышла из дома, Лена неожиданно начала преображаться с невероятной быстротой: надела фартук, почему-то не свой, а мамин, который был ей до носков, повязала голову косынкой, опять-таки маминой, засучила рукава и подбоченилась, - из девочки она превратилась в маленькую хозяйственную женщину. Придирчиво, с прищуром осмотрела нас и. укоризненно покачав головой, сказала:

– Что за грязнули передо мной, два дня назад на вас надела все чистое, а какие вы теперь? Поросята, и только.

Мы переглянулись с Сашком: действительно, наша одежда была грязной.

– А но - раздевайтесь: буду стирать. Живо! Затопите печку и принесите воды из колонки. Сил моих нету смотреть на вас!

Меня развлекал и забавлял воинственный вид Лены. Я немного покуражился, не подчиняясь, так, для накала игры, хотя чувствовал, для сестры это было совсем не игра. Я и брат стали разыгрывать из себя непослушных детей. Сашок был очень возбужден, сиял весельем и желанием поозорничать. Подпрыгивал, с визгом убегал от сердившейся Лены и даже укусил ее за палец. Лена вскрикнула, всплакнула, уткнувшись в фартук.

– Я нечаянно, - виновато стоял перед Леной и гладил ее по плечу брат.

– Ого - нечаянно!
– крикнула Лена.
– Чуть палец не откусил. Давай я тебя так, - и накинулась на брата.

Сашок вырвался из ее рук и с визгом покатился под кровать. Мы устроили такую возню, что пыль стояла столбом. Лена на время забыла о своей роли взрослой. Вспотели и раскраснелись; потом принялись за дело: я принес два ведра воды, брат затопил печку. Отдали сестре грязную одежду, и надели чистую.

Выстиранное Лена развешала на улице и взялась печь блины, хотя раньше ни разу не пекла. В таз высыпала целый пакет муки - на некоторое время Лену окутало белое облако. Мы слышали чихания, но с трудом различали махавшую руками сестру. Она появилась перед нами вся белая и, показалось, поседевшая. Протирая глаза, еще раз звонко чихнула.

Поставила на печку сковородку, вылила в муку пять яиц и два ковша воды, стала пичкать руками, и с таким усердием, что в меня и брата полетело тесто. По моей черной в полоску рубашке поползли две большие капли, я попробовалстереть их пальцем, но лишь размазал.

– Что ты наделала?
– от досады крикнул я.

– Не кричи! Ничего страшного, если хочешь знать. Снимай!

Она вымыла руки, мокрой щеткой отчистила рубашку и решила посушить ее. Расстелила на столе одеяло, включила утюг. Брат крикнул: