Новая Земля

Попов Александр

– Сковородка горит! Скорее пеки - блинов хочу!

Лена стремглав побежала к печке, почти бросив еще не нагревшийся утюг на одеяло. Смазала сковородку салом, налила в нее тесто. Распространился такой вкусный запах, что я и брат невольно потянулись носом к сковородке. Но когда Лена переворачивала блин, он почему-то расползся на две половины, а верх не прожаренной стороны растекся. Часть блина оказалась прямо на печке густо и резко запахло горелым.

– Первый блин комом, - досадливо сказал я. Мы в нем обнаружили муку и недожаренное, твердое тесто. К тому же он был очень толстый, настолько липкий,

что им можно было клеить. Носамоеглавное - онбылне сладкийидажене соленый, а отвратительно пресный. Брат первый нашел применение блину скатал из него большой шарик и попал им Лене в лоб.

После недолгой возни, во время которой перья летели из подушек и попадали в тесто, Лена принялась печь второй блин. Зачерпнула в поварешку тесто, но вдруг замерла. Я уловил запах горящей материи.

– Утюг!
– вскрикнула Лена и спрыгнула со стула, на котором стояла возле печки. Нечаянно толкнула таз с тестом, и он полетел на брата.

Я первый подбежал к утюгу - моя рубашка тлела. Неожиданно вошла мама. Она замерла в дверяхи широко открытыми глазами смотрела на нас и наши художества. На полу валялись подушки, на одной из них сидела Марыся. Я замер с одеялом, на котором резко выделялось большое серое пятно. Заляпанная тестом и перьями Лена с повернутой в сторону мамы взлохмаченной, без косынки головой и раскрытым ртом лежала на полу, - она запуталась в слетевшем с нее фартуке, когда бежала к утюгу. На голове брата находился какой-то бесформенный, растекающийся комок, а таз лежал возле его ног.

Брат вскрикнул,мы вздрогнули и подбежали к нему.

МЫСЛИ

Отец отдалялся от семьи, часто приходил домой выпившим. Мама, оторвавшись от работы, смотрела на него строго и сердито. Она похудела, ссутулилась, будто что-то тяжелое положили на ее плечи, под глазами легла синеватая тень. Стала походить на старушку.

Мама не ругала папку. Мне казалось, как-то покорно предлагала ему поужинать; но иногда, чаще утром, когда он собирался на работу, тихо, чтобы мы не слышали, говорила ему:

– Ехал бы ты, Саша, куда-нибудь. Свет велик - место тебе найдется. Ведь тебе все равно ничего не надо - ни семьи, ни хозяйства, ни детей. Да, да, уезжай. Прошу. Мы как-нибудь проживем.

Но мама начинала плакать. Горечь вздрагивала в моем сердце. Я осторожно выглядывал из-за шторки - папка гладил маму по голове:

– Аннушка, не плачь, прошу, не плачь.
– Потом закрывал свои глаза ладонями, вздыхал: - Да, Аня, пропащий я человек. Вернее, пропащий дурак. Не могу, не умею жить, как все, и хоть ты что со мной делай. А почему так - не пойму. Хочу, понимаешь, чего-нибудь необычного. Сейчас в степь захотелось. Запрыгнул бы на черногривого, горячего коня и во весь дух пустился бы по степи. Ветер свистит в ушах, дух захватывает, небо над тобой синее-синее, а на все четыре стороны - ширь, даль. Ты меня понимаешь, Аня?

Мама горько улыбнулась бледными губами, погладила папку по руке:

– Чудак ты.

– Знаю... но не могу себя переломить. Поймешь ли ты меня когда-нибудь?

Ответа не последовало - мама принялась за работу: нужно было многое сделать по дому.

Тревожно и смутно стало у меня в душе. Недетские мысли все чаще забредали в мою голову. Однажды вечером я неожиданно упал лицом на подушку:

– Отчего

мы такие несчастные?
– прошептал я. В комнату вошла Люба, и я притворился спящим.

Размышляя о том, что творилось в нашей семье, между мамой и отцом, я однажды решил, что источник всех наших бед - тетя Клава. Отец нередко заходил к ней, но всегда тайком, через огороды. До переезда в Елань он пил мало, а просто бродяжничал по Северу, или, какоднаждысказалмаме, "упивалсяволей".Я решилприходить к нему на работу и уводить домой. Мне очень хотелось, чтобы нашасемья быласчастливой. Меня все меньше интересовали и влекли детские забавы, - я взрослел.

Когда папка был трезвым, нам всем было хорошо. Он допоздна читал. Вздыхал над книгой, тер лоб, морщился, помногу курил, задумавшись. О чем он думал? Может, о том, о чем в один из вечеров говорил с мамой:

– Ничего, Аня, не пойму - хоть убей!

– Что ты не понимаешь?
– устало смотрела на него мама, починяя Настино платье.

– Что за штука жизнь? Скажи, зачем мы, люди, живем?

– Как зачем?
– искренне удивилась мама, опуская руку с иголкой.

– Вот-вот - зачем?
– хитровато поглядывал на нее папка, покручивая черный ус.

– Каждый для чего-то своего. Я - для детей, а ты для чего - не знаю.

Папка огорчился и стал быстро ходить по комнате:

– Я, Аннушка, о другом говорю. Я - вообще. Понимаешь?

– Нет. Разве можно жить вообще?

– Ты меня не понимаешь. Я о Фоме, а ты о Ереме. Зачем человек появляется на свет? Зачемвсе появилось? Интересно!

Мама иронично улыбнулась, принимаясь за шитье.

– Смеешься?
– хмуро покачал головой папка.
– А я действительно не совсем хорошо понимаю. Для чего я появился на свет?

Мама вздохнула:

– Беда с тобой, Саша, и только.

– Мне обидно, Анна, что ты меня не понимаешь. Смеешься надо мной, а мне горько. Понимаю, что путаник, но ничего не могу с собой поделать.

Ушел на улицу и долго курил, разговаривая с собаками.

На следующий день я не застал папку на работе. И дома его не оказалось. Я понял, что снова могут ворваться в нашу семью боль и слезы. Глаза мамы были печальны. Я прокрался огородом к дому тети Клавы; за дверью услышал голос отца:

– Мне тяжело, Клава, жить. Не могу-у!.. Не хочу-у!..

– Прекрати!
– отозвалась она.
– Радуйся жизни, а потом - будь что будет!

Я вошел в комнату. Папка задержал возле губ рюмку. Я взял его за руку и вывел на улицу.Он, как ребенок, шел за мной. Было уже темно. В жаркой ночи шевелились в небе змейки молний. Уже пахло дождем. Мы посидели возле дома на скамейке.

– Ты нас бросишь?
– спросил я.

Мне показалось, что папка вздрогнул. Закурил. Гладил меня по спине дрожащей рукой.

– Ну, что ты, сын? Я всегда буду с вами. Смогу ли я без вас прожить на этом свете?

– Пойдем домой, - предложил я, беспокоясь о маме.

– Айда.
– Он попридержал меня за плечо: - Ты вот что, сынок... матери ничего не рассказывай, хорошо?

– Ага, - с радостью согласился я и потянул его к дверям.

Пустой бочкой прокатился по небу гром, зашуршал, как воришка, в ветвях созревшей черемухи дождь. Хорошо запахло свежестью, прибитой пылью дороги.