Новая Земля
Шрифт:
Сипа замолчал.
Я лежал и думал, верить ему или нет. Почему он сразу не сказал, что лемминги трупы сожрали. И если колонисты не ели трупы и его не съели, а только хотели съесть, следовательно, они не людоеды. Тогда зачем он мне задал задачу про миссионеров и людоедов?
16
Через неделю появились птицы. То есть они и раньше летали, но теперь их стало больше, они собирались в стаи, носились над морем, сидели на скалах и ждали чего-то.
Наша с Сипой голодовка закончилась, мы били птиц камнями и палками. На крачек, моевок и
У нас набралось столько еды, что мы в сытости могли прожить оставшиеся 45 дней до приезда координаторов, а если экономить, то и до весны.
Солнце хоть и опустилось пониже, но на ночь еще не пряталось. Теперь мы различали утро и вечер. Утром индевели лишайники и на лужах появлялась ледяная корочка, а к вечеру иней и лед таяли.
Еще через неделю птицы пропали. Не все сразу, первыми — гуси, лебеди, гаги и казарки. Потом кулики. Мы переключились на бургомистров и поморников, хотя мясо у них было совсем невкусным, не сравнить с гусями и даже с казарками. В конце концов заготовили 56 крачек, моевок, пуночек и еще одну мелкую птицу, которую мы определили как лапландского подорожника.
Но и крачки, моевки, пуночки и подорожники улетели. На Новой Земле все птицы оказались перелетными. И в стаи они собирались и ждали друг друга, чтобы вовремя сорваться отсюда и вместе улететь куда подальше, на Средиземное море или в Африку.
Охотничий сезон закончился, и, чтобы занять время, мы начали вырубать изо льда самолет. Нам захотелось узнать, какой у него был груз, мы фантазировали, что летчики торопились доставить на полярную станцию спирт, водку, коньяк и шампанское, банки с черной икрой и балыком осетровых рыб для встречи Нового года. Мы спорили, лопнули бутылки с шампанским или при температуре во льду меньше минус 3° лопаются лишь бутылки с водой. И еще мы хотели отрыть самолет, чтобы добраться до бензобаков, сделать керосинку и готовить на ней еду.
Мы мерзли. Топляка почти не осталось. Мы экономили и уже не жгли перед сном большой костер, чтобы заснуть на теплых камнях. Мы вообще перестали разводить костер для обогрева. И мы теперь варили мясо, а не жарили, жарка нам казалось расточительством, слишком много уходило дров.
Становилось холоднее и холоднее. На речном берегу появилась тонкая полоска ледяного припая. И она не таяла.
Настал день, когда и снег шел и не таял. Он выбелил горы — пока что неумело, неровными полосами, с пропусками и черными пятнами. Прошелся по первому разу, прогрунтовал. Скоро доделает набело, очень скоро.
Бензобак у нашего «18», бывшего «33», оказался дырявым. И нам расхотелось откапывать кабину и салон. Мы больше не ходили в ледяное ущелье, с утра до вечера искали топляк. Сипа все чаще заводил разговор о том, стоит ли фиксировать дни, и ругал
А море каждый день металось и холмилось и нехорошо дышало — хрипло, редко. Но главным звуком стал шорох льдин. Льдины нарастали у берега, отламывались, уплывали. Течение в заливе стало видимым. Оно безо всякой натуги вытягивало льдины на стремнину, кружило, спорило со встречным ветром и побеждало его. Ветер дул вязкий, сильный, но течение было сильнее. На Краю Моего Мира оно было Дежурным Безжалостным Витамином.
Мы сожгли Календарный Столб.
И настал день, когда у нас осталось несколько веток и кусок толстого джутового каната.
Ветер не прекращался. На него можно было облокачиваться, как на стену, и не падать. После получаса борьбы с ним мы прятались за валун или протискивались в скальную щель и отдыхали. Мы упорно ходили по берегу и искали топляк. И ничего не находили.
Сипа набрал лавсановых мешков и пластиковых бутылок. Раньше я ему не позволял жечь в гроте пластмассу, говорил, что тепла не будет, дым один, но мы так замерзли, что я решил попробовать. Все-таки XXI век. Пластиковые дрова? Почему бы и нет! Чистого воздуха полно вокруг, беды не будет, если мы его немного загрязним. В больших городах машины выхлопы выпускают, и заводы небо коптят, и миллионы людей пердят, и миллионы тонн мусора на свалках гниют, а люди живут, дышат чем-то. А у нас чистота нетронутая, мы всего лишь сожжем 10 пластиковых 1,5-литровых бутылок и лавсановый мешок. Неужели нам нечем будет дышать?
Сам я не нашел ни ветки. Я шел, смотрел под ноги. Потом голову задрал на скалы. Глупая мысль: вдруг увижу угольную жилу. На Шпицбергене уголь добывают, почему бы и на Новой Земле ему не быть.
И вдруг удар, скрежет. На море льдина лопнула, надломилась и повернула к берегу, разогналась, выползла на камни. Если бы мы вовремя не отбежали, льдина могла сбить, сломать ноги.
— Страшно-то как, Иван Георгиевич. Пойдем домой. А завтра ветер перестанет.
И мы спрятались в гроте.
На своде изморозь прикрывала толстый слой копоти — в очаге было сожжено немало дров. Но сегодня очаг был не теплее изморози, мокрый пепел осел, превратился в светло-желтую мерзлую кашицу.
Я накинул на плечи одеяло, скрючился, боялся пошевелиться, отсыревшая одежда забирала тепло, и термобелье не спасало. Хотелось спать, но ни я, ни Сипа от холода не могли уснуть. И мы боялись уснуть, боялись не проснуться.
В консервных банках припасены были водоросли, в котелке несколько горстей ракушек, на разделочном плоском камне стояла бутыль с рыбным соусом — я собирался варить деликатесный морской суп.
И в погребе лежало 324 тушки, ощипанные и выпотрошенные.
А тепло добыть было неоткуда.
Сипа положил в очаг ветки, кусок каната, а сверху пластиковые бутылки и лавсановый мешок. И поджег. От дыма стало трудно дышать, но вроде потеплело.
Я не знаю, спали мы или сознание потеряли. И что нас спасло, не знаю. Может быть, поменялся ветер и выдул из грота ядовитый дым.
Я выполз и вытащил Сипу. На снег, под ледяную морось.
И опять забылся.
А когда открыл глаза, увидел его замерзшим. Он удобно лежал, голова на камне, на лице стылая счастливая улыбка.