Новая журналистика и Антология новой журналистики

Вулф Том

К 1830-м годам потомки нескольких ветвей Локвудов, Ли и Логанов перебрались из Южной Каролины в Алабаму, а следующее поколение обосновалось на северо-западе Луизианы. Отец Сьюзен приобрел там хлопковую плантацию, куда она вернулась после смерти мужа со своим трехлетним сыном Джошуа, маленькой дочкой Мэри Ли и упомянутой домоправительницей Эмми Лейн.

Сьюзен презирала Мэнсфилд, это был город первооткрывателей Запада, город дикарей и пьяниц, без традиций старого доброго Юга. В Мэнсфилде жили одни мужланы с грубыми манерами и неприятным акцентом в речи — совсем не Чарльстон ее мечты. И Сьюзен по мере сил следила, чтобы ее Джошуа не заразился окружающей грубостью, и преуспела в этом, хотя однажды, возможно, это случилось: когда в город приехал цирк, в сознании

мальчика поселился образ мужчины, стоящего на спине лошади, — отважного красавца, ловко балансирующего на скаку, свободного человека, над которым никто не властен.

Когда Джошуа Локвуд Логан стал превращаться из маленького мальчика в подростка, его дед посетовал, что Сьюзен делает из парня маменькиного сынка. Джошуа обожал деда («Я клал в молоко приправу из острого перца, чтобы доставить ему удовольствие») и скоро стал отличным пловцом, подписался на журнал «Чарльз атлас бодибилдинг» и — в Кулверовской военной академии в Индиане, которую посещал после того, как в 1917 году его мать во второй раз вышла замуж за полковника Говарда Ф. Нобле, офицера этой академии, — занимался боксом. Поощряемый полковником Нобле, которому Джошуа позже посвятил свою пьесу «Глициния», он упорно тренировался на ринге, стал чемпионом взвода, потом роты, потом батальона и, наконец, полка. Но после каждого успеха, когда рефери поднимал его руку в знак победы, он стонал про себя: «О, Боже!» — ведь победа означала, что надо будет драться с кем-то еще, а Джошуа ненавидел бокс.

После Кулвера был Принстон, университет, который выбрала его мать, потому что место было «приятное» и «там, должно быть, меньше пьяниц», а после Принстона, где Джошуа стал президентом знаменитого Треугольного клуба [76] , и после путешествия в Москву, где он шесть месяцев учился у Станиславского, Логан осел в Нью-Йорке и начал карьеру театрального режиссера. Когда полковник Нобле умер, мать Джошуа перебралась в Нью-Йорк и поселилась с сыном, а позже, когда он ставил две пьесы одновременно — одну в Нью-Джерси вечером, а другую в Нью-Йорке днем, — мать встречала его каждое утро на вокзале Пенсильвания с пинтой фруктового сока. «Единственным способом освободиться от матери, — говорил о Джошуа один его хороший друг, — было спрятаться в психиатрической больнице, закрытой для посторонних».

76

Треугольный клуб возник в 1883 году на основе Принстонского драматического кружка и фактически стал университетским театром.

После своего первого психического расстройства, в 1941 году, изнуренный работой и впавший в депрессию, он приходил в себя в филадельфийском санатории, а в 1942-м вернулся на Бродвей и успешно поставил шоу «С помощью Юпитера». В 1953 году, когда шли репетиции «Доброго сэра» и разворачивались баталии с агентами и юристами за права на постановку по роману Мичинера «Сайонара», у Логана снова случился срыв; через год он пришел в себя, и появился еще один хит — «Фанни».

Сегодня, спустя девять лет, в ходе ежедневных репетиций шоу «Тигр, тигр, жгучий страх», для которого Питер С. Фейблеман переработал свой роман «Здесь не бывает сумерек», Джошуа Логан обнаружил, что так эмоционально поглощен работой и так сопереживает персонажам — и в то же время запуган актерами, особенно Клаудией Макнейл, которая действует на него как Эмми Лейн, — что словно бы снова перенесся в Мэнсфилд — источник старых ран и мальчишеских комплексов; путешествие, которое приносило ему весьма болезненные ощущения. Режиссер крайне нуждался в успехе этой постановки, у него имелось множество обязательств, как личных, так и финансовых; у него и его жены, Недды, было двое детей, которые посещали частную школу; их дорогая квартира на Ист-Ривер требовала ремонта и ухода; ждали денег помощники режиссера и вся театральная команда, его водитель, повар, психиатр, которому Логан наносил визиты пять раз в неделю; я уж молчу о его коннектикутском

особняке с большим участком земли и великолепными, ухоженными садами. Хотя Логан зарабатывал 500 000 долларов в год, этих денег ему едва хватало, и однажды вечером, после напряженной репетиции шоу «Тигр, тигр, жгучий страх», он вышел из театра и устало промолвил: «Я работаю на сады и психиатров».

С актерами он обращался мягко. Терпел, когда они мямлили текст. Демонстрировал преимущества своей «юго-западной» дикции — там произносят «Лу-из-иана», а не «Лу-и-зи-ана» — и всегда снимал напряжение (или хотя бы пытался), рассказывал анекдоты о своих прошлых бродвейских постановках, о Мэри Мартин в «Тихоокеанской истории», о «Мистере Робертсе», говорил с теплом в голосе и признавался, что не вполне понимает, как ставить «Тигра», и предлагал всем актерам в любое время вносить свои предложения. «Я не кукловод, — то и дело повторял Логан. — Я просто редактор, вроде зрителя, и ваш друг, как бы вдохновитель, которого не нужно бояться — или злиться на него».

На второй неделе репетиций дела не заладились. Часть первого действия пришлось переписать, актерам надо было выучить новые тексты и забыть старые, и они распереживались, узнав, что роль главного героя, праздношатающегося юноши, который должен был символизировать тигра, отдали Альвину Айли, известному негритянскому танцору и хореографу. Даже самые преданные друзья Логана, которые каждый день сидели в глубине зала и наблюдали за происходящим, забеспокоились.

— Черт возьми, Джош, этот Альвин двигается совсем не как тигр!

— Конечно, — парировал Логан. — Он как Нижинский.

— На эту роль нужен черный Брандо.

— Да, — соглашался Логан.

— Премьера через три недели.

— Боже! — воскликнул Фейблеман.

— О, не беспокойтесь, — сказал Оливер Смит, сопродюсер.

— Я и сам беспокоюсь, — признался Логан.

На следующий день, после того как Айли отыграл эпизод с покачивающей бедрами милашкой Дианой Сэндс, он вдруг пересек сцену и у самого занавеса вдруг закрыл лицо руками. На секунду воцарилась тишина. Потом по залу медленно пронеслось эхо не то смеха, не то рыданий, которое тут же перешло в неконтролируемые, почти истеричные всхлипывания. Все замерли, никто не двигался — ни на сцене, ни среди музыкантов.

Наконец Питер Фейблеман, который сидел в глубине зала, подошел по проходу к Логану, сидевшему в седьмом ряду.

— Джош, — прошептал Фейблеман, — надо бы что-то сделать.

— А что я могу? — Логан пробежался рукой по своим светлым волосам. — Ему просто надо было это выплеснуть.

— Может, дадите карт-бланш мне? — осведомился Джо Куртис, один из помощников Логана, сидевший в кресле через проход.

— Дело в том, что отвечать за все буду я, — заметил Логан. Потом покачал головой, в то время как Айли продолжал всхлипывать, а Клаудиа Макнейл его утешала, и сказал Куртису: — Испытываю от всего этого какое-то странное удовольствие. Альвин делает все именно так, как я хочу, — лежит пластом и плачет!

Логан, Фейблеман и Оливер Смит все еще думали, что Айли справится. Он хорошо смотрелся в этой роли, соглашались они; у него было более мускулистое тело, чем у Сонни Листора; да и вообще поздновато было уже искать нового тигра. Логан почувствовал, что, если сценарий будет почетче, актерам станет легче, поэтому они с Фейблеманом на три дня закрылись в комнатушке за кулисами и переработали сценарий — убрали кое-какую фейблемановскую литературщину в тех местах, где, как считал Логан, зритель будет ждать действия.

— Куда, черт возьми, подевался Логан? — проухала Клаудиа Макнейл на третий день репетиций под руководством помрежа Дэвида Грея. Клаудиа все еще злилась на Логана за то, что он в начале недели куда-то исчез и не счел нужным поставить ее в известность о своих планах, а теперь, когда Логан где-то работал над сценарием и бросил всех на произвол судьбы, негритянка просто кипела от злости. Она стояла вместе с другими актерами за кулисами, как в семейной сцене самого спектакля, и причитала:

— Логан должен быть здесь! Мы остались без режиссера.