Новая Зона. Контур боли

Прошкин Евгений

Гарин озадаченно перевел взгляд с одной пробитой ладони на другую. Он бы и лоб почесал, если бы не опасение выколоть себе глаз торчащим наружу пятидюймовым штырем.

«Останутся шрамы, — не к месту подумал Олег. — Даже если вытащить железки, не повредив ничего важного, шрамы останутся на всю жизнь. Кстати, где я?»

По всему выходило, что он лежит на спине в положении «ноги вместе, руки в стороны» на холодной кушетке в комнате с белыми стенами и фиолетовым светом, льющимся с потолка. Хирургическое отделение?

Похоже на то. Хотя холодно здесь, как в реанимации. А он, кажется, в одних трусах. Гарин облизнул губу и почувствовал солоноватый привкус.

— Что за дела? — хрипло спросил он и вдруг завопил. — Ай-й-й-й-о-о-О!

То ли непонятное оцепенение понемногу отпускало его, то ли в ступнях было куда больше нервных окончаний, чем в ладонях. На этот раз боль была ослепляющей. Олег услышал звук, с которым железные штыри прошли сквозь кости — как будто вилкой с нажимом провели по фарфоровой тарелке.

— Что за, мать вашу, дела! — прокричал Гарин, закатывая глаза.

— Тихо, тихо, — ответили ему. — Все уже позади, не надо орать.

— Кто здесь? — Олегу показалось, что ответ прозвучал откуда-то сзади. Он попытался запрокинуть голову, но не смог этого сделать. От усилия у него лишь потемнело в глазах. Пробитые гвоздями конечности тоже отказывались повиноваться. — Кто здесь? Эй!

Ему никто не ответил. Гарин не видел свои ноги, потому что не мог изменить положения головы. Шея не сгибалась ни вперед, ни назад. Однако полностью парализованным Олег не был. Он мог двигать глазами, шевелить языком и губами, говорить… Было бы с кем!

— Скажите хоть что-нибудь! — взмолился он.

Без толку.

— Да чтоб ты сдох, урод!

И снова никакой реакции. И мольба, и брань одинаково не действовали на невидимого собеседника… если, конечно, он все еще был в комнате. Гарин слышал позади тихий звук, то ли человеческое дыхание, то ли шелест бумаги, но его источником мог быть какой-нибудь работающий прибор, а то и обычный сквозняк.

Боль уходила. Вилка больше не скребла по фарфору, значит, ржавые штыри по-прежнему выпирали из его раздробленных костей, однако боль уходила из ран поразительно быстро. Как вода из пробитого ведра. Или как кровь. Может, именно кровопотерей объяснялось странное отсутствие чувствительности? У него отнимались ноги, в этом все дело?

За неимением альтернативы Олег снова уставился на свои руки. На левую, затем на правую. Торчащие из ладоней острия выглядели ужасно, но, как ни странно, не причиняли уже ни боли, ни даже дискомфорта. Да и крови почти не было. То есть на коже ее не было вообще, а та, что осталась на гвоздях, терялась среди напластований старой ржавчины. Может быть, на тыльной стороне ладоней… Гарин попытался хоть немного повернуть голову, а когда это не удалось, еще сильнее скосил глаза. Не вывихнуть бы!

— Твою мать!

Олег не увидел ни кровавых ручьев, которые

рисовало его воображение, ни отдельных алых капель, падающих на белоснежный кафель, или линолеум, или чем там выложен пол этой странной комнаты? Человеческими черепами? Зато он увидел что-то вроде перекрученных эластичных бинтов, которые были привязаны к незаостренным концам гвоздей. С этой стороны железные штыри заканчивались не шляпками, а вытянутыми петлями. С чего он вообще взял, что это гвозди? С таким же успехом их можно было назвать иглами. Свободные концы бинтов тянулись параллельно полу и, вероятно, сходились вместе где-то за головой Гарина.

— Что за чертовщина? — пробормотал Олег, уже не ожидая ответа. Строго говоря, он его и не получил.

Зато бинты внезапно взлетели к потолку — словно концы порвавшейся резинки в рогатке, которую слишком сильно натянули, — и следом за ними взметнулись руки Гарина. Резкий рывок — и вот он уже сидит на кушетке и наконец-то видит свои ноги. Его ноги тоже были пробиты, но не одним гвоздем-иглой, как Олегу почему-то казалось, а двумя. И к обоим откуда-то из-под потолка тянулись перекрученные бинты.

— Але-е… Оп! — сказали сзади, и Гарин прыгнул.

То есть сначала почти сложился пополам, ударив себя в грудь коленями, а затем резко распрямился, как чертик на пружинке, и оказался в вертикальном положении. Он стоял спиной к кушетке, лицом к стене, задрав руки к потолку и касаясь пола только пальцами ног. Вообще-то правильнее было бы сказать не «стоял», а «висел» на слегка пружинящих под его весом бинтах, еле-еле доставая ногами до пола. Олег попытался обернуться — безуспешно! — посмотреть вверх — безуспешно! — понять по движению фиолетовых теней на стене, что происходит позади него, — и снова не преуспел.

— Поклон! — объявили за спиной, и Гарин послушно переломился в пояснице.

Но даже из этого положения ему не удалось увидеть, кто скрывается за ним. Что-то давило на затылок, принуждая Олега вытягивать шею и держать лицо параллельно полу. Кстати, под собой он увидел не кафель, не линолеум, а ковровое покрытие. Если бы не фиолетовое освещение комнаты, покрытие, наверное, было бы салатного цвета. Гарин отчетливо видел каждую ворсинку, а если бы наклонился еще на десять сантиметров, у него бы защекотало в носу.

— Отомри! — скомандовал кто-то, и Олег вернулся в вертикальное положение. Можно сказать, «перетек», настолько его движение было плавным и рациональным. Немыслимым без управляющих его конечностями бинтов.

— Так я кукла, — сказал Гарин.

В его интонации не было вопроса, и, может быть, именно поэтому ему наконец ответили.

— Ну да. А ты думал — кто? Сын Божий?

«Голос мужской, — пытался соображать Олег. — Немолодой… кажется. Самоуверенный. Сарказма выше крыши. Что дальше-то делать? А шут его знает!»