Новеллы (-)
Шрифт:
– Да не очень, однако приходилось.
Теперь незнакомка открыла свое лицо.
Она была миловидна. У нее были влажные, как у Алеши, глаза, нескромный улыбающийся рот и золотистая, нежная гибкая шея, от которой, как показалось Алеше, распространился запах, сладкий и пряный.
– У меня в Екатеринославе отец, - сказала незнакомка неожиданно.
– Я к нему еду. И мачеха моя там. Вы что? Не верите?
Этот странный вопрос, прозвучавший некстати, смутил Алешу: как будто бы незнакомка сама намекала этим вопросом на какую-то возможность неправды и
– Как я могу не верить? Зачем не верить?
– пробормотал Алеша, чувствуя, что этот вопрос ее сразу устанавливает между ними какие-то особые отношения.
– Мужчины никогда не верят, когда им правду скажешь. А когда солжешь, тогда верят,- проговорила незнакомка, несколько растягивая слова и жеманясь.
Алеша ничего не ответил, чувствуя, что то женское, неопределенное и, однако, острое, таинственное и все-таки давно знакомое, чего он боялся и к чему непрестанно влекло его, возникло сейчас рядом, как странная власть, как чародейная сила.
"Кто эта женщина?
– подумал Алеша, недоумевая.
– Мещаночка какая-нибудь. Неужели проститутка?"
И ему стало почему-то страшно и стыдно.
– До Ромодана два часа ехать,- пробормотал Алеша.
Незнакомка встала, уронив шарф, и приотворила дверь.
– Все спят, - сказала она.
– Прилечь разве... Если вы спать не будете, разбудите меня в Ромодане. Пожалуйста.
– Хорошо. Мне спать не хочется, - согласился Алеша.
Она сняла пальто и, свернув его, положила под голову. Алеша заметил, что край платья у нее завернулся и почти до колена открылся черный чулок. Она лежала не шевелясь, и молча поблескивала глазами.
Алеша смотрел на свою спутницу как завороженный, и ему казалось, что она чуть-чуть улыбается. И эта неясная улыбка, которую Алеша худо видел, но которую угадывал, однако, волновала его и у него было такое чувство, как будто ему щекотали острием ножа грудь, где сердце.
И вдруг Алеша нахмурился и отвернулся: он вспомнил о брате и ему стало стыдно, что он способен в такую минуту думать совсем об ином и, может быть, нечистом и низком.
Незнакомка недолго так тихо лежала.
– Нет, боюсь заснуть. Вы тоже задремлете. Проспим мы с вами Ромодан, сказала она, усмехаясь, и встала.
– Проводнику можно сказать, чтобы разбудил, если мне не верите, улыбнулся и Алеша.
"Какая она стройная и трепетная", - подумал Алеша, любуясь девушкою, которая достала из сака зеркальце и, подойдя к фонарю, поправляла волосы.
– У вас в Екатеринославе тоже родные?
– спросила она, чуть повернув голову и кося глазами на Алешу через плечо.
– Да.
– А я у тети в Киеве гостила. Только как в гостях ни хорошо, а дома все-таки лучше. Поживу дома. А вы, должно быть, удивляетесь, что я одна ночью еду. Вы, может быть, думаете, что я из таких. Говорят, что здесь на железной дороге такие девушки разъезжают.
– Что вы такое говорите! Я вовсе не думал ничего.
– А иные думают. Когда я вон там шла, меня из соседнего купе офицер к себе поманил. Только он ошибается очень. Я не корыстная.
Алеша молчал.
– Можно рядом с вами сесть?
– продолжала незнакомка, усаживаясь рядом с Алешей совсем близко.
– Пожалуйста.
– Я, конечно, невинную девочку из себя не строю, но только, извините, пожалуйста: у меня есть отец, ювелирным делом занимается. И мачеха есть. Мамочка моя умерла три года назад, великим постом.
– Я не знаю, зачем вы мне все это рассказываете.
– Затем, что вы на меня подозрительно смотрите, а я не хочу, чтобы вы на меня так смотрели, потому что вы мне нравитесь.
– Какая вы странная.
– Ничего не странная. Самая обыкновенная девушка, - засмеялась незнакомка.
– А зовут меня Катюшей.
Она придвинулась к Алеше совсем близко и положила свою маленькую, горячую руку на его руку, большую и сильную, сжатую крепко в кулак.
– Если вы думаете, Катюша, что я интересуюсь женщинами, то вы ошибаетесь, - совсем смутился Алеша.
Но Катюша не слушала его. Она вытянула ноги и подобрала юбку.
– Какие у меня ножки стройные. Правда? Нет, я не корыстная, хотя и люблю...
– Что?
– Целоваться люблю.
Алеша высвободил свою руку из-под руки своей спутницы.
Но она как будто не заметила его жеста и, не смущаясь, спросила:
– А вас как зовут?
– Алексеем Владимировичем.
– А! Алешенька!
Поезд пошел быстрее, торопливо застучали колеса, и стало покачивать.
– От фонаря глазам больно, - сказала Катюша и быстро вскочила на диван, опершись на плечо Алеши.
– Я фонарь задерну. Вот так.
От синего полумрака, от мерного покачивания вагона и близости этой нескромной мещаночки у Алеши слегка кружилась голова и приятно замирало сердце.
Катюша забралась с ногами на диван и болтала, как сорока, как будто бы они давно уже знакомы и предстоит им впереди немалый путь.
Поезд замедлил ход. Вагон дрогнул. Звякнули буфера. Блеснули огни станции.
– Это не Ромодан?
– забеспокоился Алеша.
– Ничего подобного. Это полустанок какой-то.
Алеша приник к стеклу, тщетно стараясь разглядеть во мраке надпись на полустанке. Он чувствовал у самого уха горячее дыхание Катюши, которая совсем прижалась к его плечу, уверенная, по-видимому, что это ему не может быть неприятно.
– Пустите,- сказал Алеша, отстраняя слегка Катюшу, и сел в угол дивана.
– Вам со мною скучно, я вижу, - усмехнулась Катюша.
– Я вам больше мешать не буду. Думайте о чем-нибудь своем.
И она в самом деле уселась смирно на другой диван и примолкла. Так они ехали, молча, минут двадцать до станции Ромодан.
II
Ровно в два часа ночи поезд подошел к Ромодану. Алеша взял плед и чемодан и, сухо кивнув своей спутнице, первый вышел из вагона.
Ночь была пасмурная, и неровный дождь, то усиливаясь, то слабея, налетал откуда-то сбоку вместе с диким и злым северным ветром. Не похоже было, что сейчас пост, да еще на юге.