Новеллы

Келлер Готфрид

– Сделайте это поскорее, - воскликнул Шпигель, - она нам очень пригодится!

– Мигом слетаю, - отозвалась сова, - только вы покамест посторожите за меня у этой дыры и, если хозяйка снизу кликнет в трубу: "Чист воздух?" отвечайте, подделываясь под мой голос: "Нет, в фехтовальной школе еще не воняет!".

Шпигель забрался в выбоину, а сова бесшумно полетела над городом к лесу. Вскоре она вернулась с сетью и спросила:

– Ну как, хозяйка не кликала?

– Нет еще, - ответил Шпигель. Они вдвоем натянули сеть над трубой и тихонько, чинно уселись возле нее; вокруг было темно, дул легкий предрассветный ветерок, в небо слабо мерцали звезды.

– Вот увидите, - прошептала сова, - как ловко она умеет вылетать из трубы, нисколечко не замарав сажей свои белоснежные плечи.

– Я никогда еще не видал ее так близко, - шепнул в ответ

Шпигель, только бы она нас не сцапала!

Тут ведьма снизу кликнула:

– Чист воздух?

А сова ответила:

– Совершенно чист, в фехтовальной школе чудесно воняет!

Ведьма тотчас поднялась из трубы и запуталась в сети, которую кот и сова быстрехонко стянули и завязали.

– Держи покрепче!
– командовал Шпигель.

– Стяни потуже!
– кричала сова.

Ведьма билась и бесновалась, но не издала ни звука, словно рыба в неволе. Все было тщетно, сеть показала себя на славу. Только помело торчало из петель. Шпигель хотел было потихоньку вытащить его, но получил такой щелчок по носу, что едва не лишился чувств и понял - львицу нельзя дразнить, даже если она в сети. Наконец ведьма утихомирилась и спросила:

– Чего вы от меня хотите, чудные вы звери?

– Хочу, чтобы вы меня уволили со службы и вернули мне свободу! сказала сова.

– Столько шуму из-за такого пустяка!
– вскричала ведьма.
– Ты свободна, развяжи-ка сеть!

– Погодите малость!
– вмешался Шпигель, все еще потирая нос.
– Вы должны клятвенно обязаться выйти замуж за вашего соседа, городского чернокнижника Пинайса, в точности следуя при этом нашим указаниям, и никогда уже с ним не разлучаться!

Тут ведьма опять стала трепыхаться и фыркать, словно сам черт, и сова сказала:

– Она несогласна!

Но Шпигель заявил:

– Если вы мигом не успокоитесь и не будете слушаться нас во всем, мы оставим вас в сети и повесим у фасада на драконовой голове сточного желоба; наутро все вас увидят и признают ведьмой! Вот и выбирайте, что вам больше по вкусу: чтобы вас изжарили под председательством господина Пинайса или чтобы вы, став его супругой, сами жарили его на медленном огне?

Тут ведьма ответила со вздохом:

– Скажите, что же вы задумали?

Шпигель учтиво изложил ей, что именно они задумали и что она должна делать.

– Ну, это в крайнем случае еще можно вытерпеть, если уж никак нельзя иначе!
– сказала она, уступая, и поклялась самыми страшными клятвами, какими только может связать себя ведьма. Тогда кот и сова открыли темницу и выпустили ее. Она тотчас села верхом на метлу, сова - за ней, а Шпигель примостился совсем назади, на помеле, крепко держась за него; так они понеслись к колодцу, ведьма спустилась туда и достала клад.

Поутру Шпигель явился к господину Пинайсу и сообщил ему, что он может посмотреть на известную ему особу и посвататься к ней, но она, дескать, настолько обнищала, что сидит, всеми покинутая, отверженная, под деревом у городских ворот и плачет горючими слезами. Господин Пинайс тотчас облачился в потертый камзол из желтого бархата, который надевал только в высокоторжественных случаях, нахлобучил лучшую свою мохнатую шапку, к поясу прицепил шпагу, взял старую зеленую перчатку, флакончик из-под бальзама, еще слегка благоухавший, да бумажную гвоздику, после чего направился со Шпигелем к городским воротам на смотрины. Там он застал под ивой горько плакавшую девушку такой красоты, какой он никогда не видел; но одета она была в рубище столь убогое и разодранное, что как стыдливо она ни куталась в него, все же то здесь, то там просвечивало белоснежное тело. Пинайс вытаращил глаза и от неожиданного восторга едва мог сказать красавице, зачем он пришел. Та тотчас утерла слезы, с чарующей улыбкой протянула ему руку, звонким ангельским голосом поблагодарила его за великодушие и поклялась вечно хранить ему верность. В ту же минуту Пинайс преисполнился такой ревности к своей невесте, что поклялся никогда никому не показывать ее. Он тайно обвенчался с ней у престарелого отшельника и устроил свадебный пир у себя дома, причем единственными гостями были Шпигель и сова, которую Шпигель, с разрешения молодожена, привел с собой. Десять тысяч золотых гульденов лежали на столе в миске, время от времени Пинайс запускал туда руку и перебирал монеты; он глаз не сводил с красавицы, восседавшей за столом в синем бархатном платье; волосы у нее были перевиты золотой сеткой и убраны цветами, на шее блистало жемчужное ожерелье. Пинайс то и дело тянулся поцеловать

ее, но она стыдливо и целомудренно отстранялась с обольстительной улыбкой и клялась, что никогда на это не согласится при свидетелях и до наступления темноты. Это еще усугубляло его блаженство и влюбленность, а Шпигель уснащал трапезу цветистыми речами, на которые красавица отвечала столь приятно, разумно и вкрадчиво, что чернокнижник так и млел от удовольствия. Когда стемнело, сова и кот откланялись и степенно удалились. Господин Пинайс проводил их со свечой до самого крыльца и еще раз поблагодарил Шпигеля, назвав его достойнейшим и учтивейшим существом, а когда он вернулся в комнату, за столом сидела его соседка, старая бегинка, в белом одеянии и смотрела на него злыми глазами. Пинайс в ужасе уронил подсвечник и, весь дрожа, прислонился к стене. От страха он высунул язык, лицо у него стало такое же бледное и заостренное, как у самой бегинки. Что до нее - она встала, вплотную подошла к Пинайсу, погнала его перед собою в брачную комнату и, пользуясь своим колдовским искусством, подвергла его таким мукам, каких еще не знал ни один смертный. Итак, Пинайс был отныне связан со старухой неразрывными узами, и когда об этом проведали в городе, только и слышно было: "Смотрите-ка, в тихом омуте черти водятся! Кто бы подумал, что благочестивая бегинка и господин городской чернокнижник в таком возрасте еще поженятся! Ну что ж - почтенная и праведная чета, хоть и не очень приятная!".

А Пинайсу с той поры житья не стало. Жена немедля завладела всеми его тайнами и стала им верховодить. Она не давала ему ни отдыха, ни покоя, заставляла его колдовать с утра до вечера что было сил, а Шпигель, проходя мимо и видя все это, ласково спрашивал его:

– Все трудитесь, все трудитесь, господин Пинайс?

С этого времени в Зельдвиле и стали говорить: "Сторговал у кота сало", особенно ежели кто из корысти женится на сварливой, противной женщине.

ЛАНДФОГТ ИЗ ГРЕЙФЕНЗЕ

Тринадцатого июля 1783 года, в день памяти императора Генриха, и поныне еще обозначаемый в цюрихском городском календаре красными буквами, толпы людей в колясках, верхом на лошадях и пешком направлялись из Цюриха и его окрестностей в деревню Клотен, расположенную по дороге на Шафгаузен. Ибо на отлогих холмах вблизи этой деревни полковник Соломон Ландольт, в ту пору ландфогт области Грейфензе, намеревался в присутствии господ членов военного совета сделать смотр сформированному им полку цюрихских стрелков и произвести учение. Праздник святого Генриха ландфогт выбрал по той причине, что, как он утверждал, добрая половина людей, обязанных состоять в ополчении достославного города Цюриха, носят имя Генрих и проводят этот знаменательный день в попойках и безделье, а посему от смотра большой беды не будет.

Собравшиеся любовались необычайным зрелищем, которое представлял новый, доселе неизвестный им отряд, состоявший из добровольцев - цветущих юношей в скромных зеленых мундирах; восхищались ловкостью их движений в рассыпном строю, самостоятельностью, с какой каждый из них действовал своим исправно заряженным, стрелявшим без промаху ружьем, а более всего - отеческим отношением Ландольта, зачинателя и главы этого дела, к своим бравым молодцам.

Они то располагались цепью по краю рощи и исчезали в ней, то на клич своего командира сплошной темной колонной появлялись в отдалении, меж тем как он на огненно-рыжем коне мчался по гребням холмов; то с веселой песней проходили совсем близко, а затем вдруг показывались на поросшем елями пригорке, где их почти не отличить было от зеленой хвои. Все упражнения проделывались ими необычайно быстро и дружно; непосвященный и представить себе не мог, сколько труда и усилий положил этот достойный человек, любовно подготовляя для родины свой подарок.

Когда он наконец под звуки валторн беглым шагом подвел своих стрелков человек пятьсот - вплотную к толпе зрителей и по его команде они с молниеносной быстротой разошлись на отдых, а сам он, столь же мало выказывая усталость, как и юноши, молодцевато соскочил с коня, - все наперебой принялись расхваливать его. Офицеры швейцарских полков, служившие во Франции и Нидерландах, обсуждали блестящие виды, открывающиеся новому роду войск, и радовались, что их отечество создало его самостоятельно для своих собственных нужд. Попутно кое-кто с удовольствием вспоминал, что однажды, когда Ландольт присутствовал на маневрах в окрестностях Потсдама, сам король Фридрих приметил одинокого, мелькавшего повсюду военного, пригласил его к себе и даже неоднократно вел с ним переговоры, убеждая его перейти в прусскую армию.