Новеллы
Шрифт:
Казалось, еще немного, и ему не предложат сесть. Лишь Джинетта изредка говорила ему несколько ничего не значащих фраз. Видно было, что делает она это из чистой вежливости — надо же показать, что хоть кто–то им интересуется.
Чувствуя себя униженным, Мартино Лори в смятении уходил домой, и сердце его сжималось от невыразимой боли.
Неужели зять не должен оказывать ему хоть немного внимания и уважения? Выходит, только Верона, раз он богат и знаменит, имеет право на весь почет? Если так, если они все трое намерены каждый вечер встречать его как незваного и непрошеного гостя, он больше туда не пойдет. Нет, нет, ни за что не пойдет! Посмотрим,
Взгляд Лори бесцельно блуждал по комнате; он беспрестанно потирал дрожащими пальцами лоб, точно стараясь освободиться от странного оцепенения. Лори не знал, что и думать; снова и снова, совсем растерявшись, перебирал он в памяти события прошлых лет...
Внезапно, без всякой видимой связи, в памяти встала картина далекого прошлого. Он живо вспомнил все, что было в ту, самую печальную и страшную, Ночь его жизни. В комнате горели четыре свечи, и Марко Верона, припав лицом к кровати, на которой лежало тело Сильвии, плакал...
Внезапно эти четыре свечи словно закачались и, вспыхнув, осветили ужасным мертвящим светом всю его жизнь с того дня, когда Сильвия впервые пришла к нему вместе с Марко Вероной.
У него подкосились ноги, и сразу комната словно поплыла куда–то. Он весь сгорбился, закрыл лицо руками:
— Неужели? Неужели?
Почти испугавшись своих мыслей, Лори посмотрел на портрет жены. Потом во взгляде его, с немым вопросом устремленном на портрет, сверкнула ярость. Сжав кулаки, с лицом, искаженным ненавистью, презрением и ужасом, он прошептал:
— Ты! Ты!
Она обманывала его больше всех, оттого, наверное, ее запоздалое раскаяние было искренним. Да, Сильвия раскаялась, но не Верона, нет; тот приходил к нему в дом как хозяин и... ну конечно же, подозревал, наверняка подозревал, что ему, Лори, известно все, но предпочитал делать вид, будто его это не касается...
При этой ужасной мысли Лори почувствовал, как спина у него точно разломилась надвое, `a ногти непроизвольно впились в мякоть ладони. Он вскочил, но не удержался на ногах, сраженный новым приступом головокружения. Гнев и боль разом вылились в неудержимых, судорожных рыданиях.
Постепенно Лори успокоился; внутри у него была какая–то странная пустота, и он чувствовал себя совершенно обессиленным.
Понадобилось больше двадцати лет, чтобы он понял. Он так ничего бы и не понял, если б те трое своей холодностью и презрительным равнодушием не открыли ему глаза. Их отношение было убедительнее всяких слов.
Что же теперь делать? Что ему оставалось делать после стольких лет неведения! Теперь, когда со всем давно уже было покончено: без шума... аккуратненько, как принято у порядочных людей, которые умеют ловко выпутаться из любого дела. Разве ему не дали вежливо понять, что он уже отыграл все свои роли? Сначала он играл роль мужа, потом — отца. Хватит, пора и честь знать. Теперь он им больше не нужен — эта троица и без него отлично спелась...
Быть может, меньше всех лгала и притворялась та, которая раскаялась, сразу же после, своей непоправимой ошибки, но она мертва...
В тот вечер Мартино Лори по старинной привычке отправился на могилу жены. На полдороге он неожиданно остановился, в мрачной растерянности спрашивая себя: идти ли ему дальше или вернуться назад?
И Мартино Лори снова пошел по дороге к кладбищу. В этот вечер ему многое надо было сказать умершей.
НЕЗАБВЕННЫЙ МОЙ (Перевод Л. Вершинина)
Еще в день помолвки Бартолино Фьеренцо услышал от своей будущей жены:
— Настоящее мое имя — Каролина. Но покойный муж звал меня просто Лина. Так это имя и осталось за мной.
Покойный, он же Козимо Таддеи, был ее первым мужем.
— Вот он. — Лина показала на портрет мужчины, который, приподняв шляпу, приветливо и непринужденно улыбался. Портрет покойного мужа Лины (сильно увеличенное моментальное фото) висел на стене, и Бартолино, сидевший на оттоманке, как раз напротив, непроизвольно наклонил голову, как бы отвечая на его приветствие.
Лине Сарулли, с недавних пор вдове Таддеи, даже в голову не пришло убрать из гостиной этот портрет, портрет хозяина дома. Ведь раньше дом принадлежал покойному мужу; это он, инженер Козимо Таддеи, сам спроектировал его и обставил с таким вкусом и изяществом, а умирая, завещал со всей обстановкой ей, Лине.
Не замечая растерянности своего нареченного, синьора Сарулли продолжала рассказывать:
— Я не хотела менять имя. Но мой незабвенный муж сказал мне: «Право же, лучше если я буду звать тебя не Каролина, а Кара Лина [6] ». Звучит почти одинаково, зато сколько нежности. Ну как, не плохо?
6
Игра слов: по–итальянски саrа значит «дорогая».
— Отлично, да, да, отлично! — ответил Бартолино, словно покойный муж именно у него спрашивал совета.
— Значит, кара Лина, договорились? — с улыбкой заключила Сарулли.
— Договорились... да, да... договорились, — сгорая от стыда и растерянности, бормотал Бартолино. Ему казалось, что покойный муж насмешливо улыбается ему со стены.
Когда три месяца спустя супруги Фьеренцо уезжали в свадебное путешествие в Рим, на вокзале собрались многочисленные друзья и родственники.
— Бедный мальчик, какая она ему жена?! По–моему, роль мужа ей куда больше подходит!.. — объясняла своему супругу Ортензия Мотта, давняя приятельница семьи Фьеренцо и близкая подруга Лины Сарулли.
Не думайте, однако, что Ортензия Мотта хотела этим сказать, будто Лина Сарулли, в первом браке Лина Таддеи, ныне Лина Фьеренцо, больше походила на мужчину, чем на женщину. Эта Каролина была даже слишком женственна. Одно только несомненно. Она куда опытнее Бартолино. Ах, какой он все–таки чудной, этот Бартолино — толстенький, лысый, румяный, а лицо точно у любопытного мальчугана. Да и лысина у него какая–то странная; словно он нарочно выбрил макушку, чтобы, не выглядеть таким мальчиком. Но это ему не помогло, бедняге.