Новеллы
Шрифт:
Тогда первый подтвердил: «То же самое скажу тебе и я. Ладно! Что же мы теперь будем делать? Что мы скажем?»
Кончилось тем, что один из посланцев сказал: «Переночуем здесь; быть не может, чтобы за ночь мы не припомнили нашего дела (ведь ты знаешь, что ночь проясняет мысль)».
На этом послы и порешили. Они пробыли там весь тот день, мысленно переносясь частенько в Башню виноградных выжимок. [69] Вечером за ужином они усердствовали больше около стекла, чем около дерева, [70] а когда поужинали, то едва понимали друг друга. Затем пошли спать, и всю ночь прохрапели, как свиньи. Утром, когда послы встали, один из них спросил другого: «Что же нам делать?»
69
70
[70] Под стеклом следует понимать бутылки, под деревом – деревянную посуду.
Товарищ его отвечал: «Накажи нас бог! Если я этой ночью ничего не припомнил, то не думаю, что припомню когда-либо что-нибудь».
Тогда первый сказал: «Вот-те евангелие, чувствуем мы себя хорошо: я не знаю, в чем тут дело, вино ли это или что другое, но я никогда не спал так крепко, без просыпу, как нынче ночью в этой гостинице».
«Что же это, черт возьми, значит? – сказал другой. – Сядем на коней и поедем с богом; может быть, припомним в чем дело, по дороге».
Так они и отправились, часто спрашивая в пути друг друга: «Что, ты припоминаешь?»
А другой говорит: «Нет, не припоминаю».
– «И я тоже».
Таким образом, прибыли они в Ареццо и направились в гостиницу. «здесь послы неоднократно усаживались в сторонке, подпирая голову руками, но никак не могли ничего припомнить. Один из них сказал тогда в отчаянии: „Пойдем, с богом!“
Товарищ его ответил: «Ах, что же мы скажем, если не знаем, что сказать?»
Первый сказал тогда: «Так же не может оставаться дело».
Положились они на судьбу и пошли к епископу. Придя к нему, они засвидетельствовали ему свое почтенье, и на этом застряли, не будучи в состоянии продолжать. Епископ, человек умный, поднялся, подошел к ним, и, взяв их за руки, сказал: «Добро пожаловать, дети мои! Какие у вас вести?»
Послы переглянулись и сказали друг другу: «Говори ты!» – «Говори ты!» Но никто не говорил. Наконец, один из них решился: «Мессер епископ, мы направлены послами к вашей милости вашими слугами из Казентино. И те, что нас послали, и мы, посланные, мы, люди серые. Дали они нам поручение вечером наспех; так или иначе, либо они не сумели разъяснить нам дело, либо мы не сумели его понять. Просим вас ласково взыскать своей милостью эти коммуны и жителей их… – чтоб меч поразил тех, кто нас послали, да и нас, которые сюда пришли» (последние слова были произнесены, конечно, вполголоса).
Епископ, человек мудрый, положил им руки на плечи и сказал: «Ну, ступайте, и скажите детям моим, что все возможное для блага их я всегда готов сделать. А потому пусть они впредь не расходуются на посылку послов; пусть всякий раз как им что-нибудь понадобится, пишут мне; я отвечу им письменно».
После всего этого, простившись с епископом, послы отъехали.
На обратном пути один из них сказал товарищу: «Ну-ка, как бы с нами при возвращении не случилось того же, что было, когда мы ехали сюда».
На это товарищ заметил: «А что же такое нам нужно помнить?»
Тогда первый возразил: «А все-таки нужно подумать, потому что нам придется сказать то, что мы изложили епископу, и то, что он нам ответил. Ведь если наши казентинцы узнают, что мы забыли их поручение и вернулись к ним наподобие беспамятных, то они не то что никогда не пошлют нас послами, но даже не доверят нам никакой должности».
На это второй, который был похитрее, ответил: «Предоставь подумать об этом мне. Я скажу, что, когда мы рассказали порученное нам епископу, он милостиво изъявил свою полную готовность сделать, что можно, на наше благо и, сверх того, из любви к нам прибавил, чтобы мы всякий раз, когда будет нужда в нем, не беспокоились, а для сокращения расходов просто отправили ему письмо, и прекратили бы посылку послов».
На это первый заметил: «Ты хорошо надумал. Поедем-ка поскорей, чтобы пораньше добраться, знаешь, до того вина».
После этого, пришпорив коней, послы добрались до гостиницы, а когда подъехали к ней и явился слуга, чтобы подержать им стремя, то они не потребовали, чтобы он позвал хозяина, или сообщил им, что сегодня к обеду, но с первого же слова спросили, что сталось с хорошим вином. Слуга ответил на это: «Оно теперь стало лучше, чем было раньше».
И прежде чем тронуться в путь, они нагрузились вторично не меньше, чем в первый раз, а так
71
[71] Туллий – Марк Туллий Цицерон (104 – 43 гг. до н. э.).
72
[72] Марк Фабий Квинтилиан – знаменитый римский ритор (род. ок. 35–95 гг. н. э.). Имена Цицерона и Квинтилиана приводятся Саккетти как имена самых знаменитых представителен ораторского искусства.
73
[73] Синдики – старшины цеха, городские старшины. Массаи – выборные должностные лица.
О, как часто случается такое и не с одним лишь мелким людом, а и с людьми побольше их, которых посылают постоянно послами; и как часто бывает с ними, что в порученных им делах они смыслят столько же, сколько султан в делах французских. И они пишут и говорят, что не передыхали ни днем, ни ночью и работали все время усерднейшим образом и что решительно все – дело их рук. Они говорят, что все приспосабливали и во всем принимали участие, между тем проку от них часто бывало столько же, сколько от пня. И те, кем они были посланы, хвалят их и награждают крупнейшими должностями и иными наградами, потому что большинство этих людей уклоняется от истины, в особенности тогда, когда они видят, что из доверия к ним они могут извлечь большую пользу.
Новелла 32
Гораздо лучшую басню, чем казентинские послы, сумел сочинить монах, о котором я расскажу в этой новелле.
Один доминиканец, проповедуя по обычаю в великом посту в различных местах одной из больших областей Тосканы и видя, что к другим проповедникам, как это часто случается, стекается много народа, а к нему почти никто, сказал однажды в среду утром с кафедры: «Синьоры, я уже с давних пор вижу, что все богословы и проповедники заблуждаются в одном, а именно: они проповедуют, что давать взаймы есть ростовщичество и величайший грех и что все, кто ссужает, будут осуждены. Я же, насколько могу понять и насколько изучил дело, убедился, что давать взаймы не есть грех. И для того, чтобы вы не подумали, что я шучу или прибегаю к тонким логическим аргументам, я скажу вам прямо, что в действительности дело обстоит как раз обратно тому, о чем они всегда говорят в проповедях. И чтобы вы не подумали, что я рассказываю вам басни, так как тема эта важная, то в воскресенье утром, если у меня будет время, я скажу по этому поводу проповедь; если же у меня не будет времени, то я скажу ее в другой день, который мне подойдет, так что вы будете довольны и перестанете заблуждаться».
Услышав это, одни стали о чем-то перешептываться, а другие что-то бурчать про себя. По окончании проповеди все выходят из церкви. Повсюду идут разговоры. Каждый думает: «Что это значит?» Заимодавцы – довольны, должники – опечалены; те, кто не давал в долг, начинают ссужать. Одни говорят: «Это достойнейший человек», другие – что он дурак. Того, чтобы можно было давать деньги в рост, не говорил еще никогда никто.
Словом, вся округа ожидала утра воскресенья, и когда оно настало, так как прихожане всегда падки до всего нового, то все побежали занимать места, а остальным проповедникам пришлось проповедовать перед пустыми скамьями. В прежнее время слушавшие сидели у названного доминиканца так редко, что расстояние между ними было в несколько локтей; теперь же было так тесно, что люди задыхались; а это и было как раз то, чего он желал.