Новеллы
Шрифт:
Но в голоса бури примешивались к этому еще и другие звуки. Что-то иное звучало в них, еще более страшное — голоса, которых он прежде никогда не слыхал, которые говорили на неведомом языке. Ему случалось переживать и более страшные бури, в парусах и канатах ветер завывал громче. Но никогда еще он не слышал, чтобы ветер играл на такой многострунной арфе. У каждого дерева оказался свой голос: ель гудела не так, как тополь, осина иначе, чем рябина. У каждой расселины был свой тон, от каждого утеса эхо отдавалось особенным гулом. Шум ручьев и лай лисиц тоже вплетали свои голоса в чудесную музыку лесной бури. Все это он мог различить, но были еще и другие, удивительнейшие звуки. И от них в душе у него
Он всегда боялся одиночества в глухой чаще. Он любил море и голые шхеры. В лесных дебрях прятались притаившиеся тени и привидения.
И вдруг он услышал, чей голос говорил сквозь бурю. Это был голос Бога, Бога-мстителя, справедливого Бога. Бог преследовал его по вине его товарища. Он требовал, чтобы Турд предал убийцу монаха в его власть, дабы совершилось возмездие.
И тогда Турд заговорил, отвечая буре. Он поведал Богу о том, что хотел сделать, и не смог. Он хотел поговорить с Бергом Великаном и упросить его, чтобы он примирился с Богом, но не одолел своей робости. Смущение сковало ему уста.
— С тех пор, как я узнал, что землей правит справедливый Бог, — воскликнул Турд, — я понял, что Берг — погибший человек. Много бессонных ночей я оплакивал друга. Я знал, что Бог отыщет его, где бы он ни скрывался. Но я не посмел заговорить с ним, не сумел объяснить. Я не нашел слов, потому что слишком велика была моя любовь к нему. Не требуй от меня, чтобы я говорил с ним, не требуй от меня, чтобы я сравнялся с горою!
Он смолк, и замолк потаенный голос, который звучал среди бури и который для него был голосом Бога. Внезапно наступило полное затишье, и ярко заблестело солнце, и слышался только тихий плеск и легкий шорох, как будто шумел тростник и кто-то плыл на веслах. Эти мирные звуки вызвали в его воображении образ Унн. Изгой не может владеть имуществом, не может взять в жены женщину, не может завоевать уважение среди людей. Если бы он предал Берга, люди приняли бы его под защиту закона. Но Унн должна любить Берга за то, что он ради нее совершил. Турд не находил выхода.
Когда снова поднялась буря, он опять услышал шаги за спиной, а иногда до него доносилось шумное дыхание. Но он больше не смел оборачиваться, зная, что позади него идет белый монах. Весь окровавленный, он возвращался с праздничного пира в доме Берга, и во лбу у него зияла широкая рана, прорубленная топором. Монах нашептывал Турду: «Предай его! Предай его и спаси его душу! Предай на костер тело его ради спасения его души! Предай его на пытки и долгие муки, чтобы душа его успела покаяться!»
Турд кинулся бежать. То таинственное и страшное, которое и было, и словно бы не было, непрерывно осаждало его душу и наконец выросло в неодолимый ужас. Он хотел спастись бегством. Но едва он пустился бегом, как снова громко зазвучал потаенный ужасный голос, которым говорил Бог. Сам Бог гнал его громким гиканьем, как затравленную дичь, чтобы он выдал убийцу. Преступление Берга Великана впервые предстало ему во всей своей мерзости. Убит был безоружный человек, Божий слуга был сражен острой сталью. Такое преступление — наглый вызов Вседержителю. И убийца смеет после этого жить! Он наслаждается солнечным светом, плодами земными, воображая, словно рука Вседержителя до него не достанет!
Турд остановился и, сжав кулаки, выкрикнул угрозу, из горла у него вырвался вой. Затем он, как безумный, опрометью ринулся прочь из леса, из царства ужаса, вниз в долину.
Турду достаточно было заикнуться о своем деле, как тотчас же нашлись охотники, готовые сразу пуститься с ним в путь. Решено было, что Турд один отправится в пещеру, чтобы Берг не заподозрил подвоха. Но по дороге он должен был бросать горошины, чтобы крестьяне
Войдя в пещеру, он увидел сидящего на каменной скамье Берга. Изгой был занят шитьем, при слабом свете очага работа, как видно, шла у него туго. Сердце мальчика переполнилось нежностью. Могучий Берг Великан показался ему жалким и несчастным, а скоро он лишится последнего достояния — жизни. Турд заплакал.
— Что такое? — спросил Берг. — Ты не заболел? Или ты испугался?
И Турд впервые заговорил с ним о своих страхах:
— В лесу было ужасно. Я слышал голоса призраков, видел привидения. Я видел белых монахов.
— Бог с тобой, парень!
— Они привязались ко мне и не давали покоя всю дорогу на горе Бредфльелл. Я побежал от них, а они гнались за мной и пели мне в уши. Неужели мне всю жизнь терпеть эту нечисть? Какое им дело до меня? Уж приставали бы к кому-нибудь, кто больше меня этого заслужил!
— Да что с тобой нынче, Турд? Рехнулся ты, что ли?
Турд все говорил, не отдавая себе отчета в своих словах. Сегодня ему не мешала обычная робость. Речь свободно лилась из его уст:
— Куда ни глянь, все белые монахи. И все в окровавленных плащах. Они закрывают лоб капюшоном, но рана все равно просвечивает. Большая, глубокая, алая рана от топора.
— Большая, глубокая, алая рана от топора?
— Да разве я, что ли, его зарубил? За что я должен на нее смотреть?
— Уж это разве что святым известно, Турд, — сказал побледневший Берг с выражением какой-то страшной серьезности. — Не мне судить, почему тебе привиделась рана от топора. Я зарезал монаха ножом.
Турд стал перед ним, дрожа и ломая руки.
— Они требуют от меня твоей жизни. Они заставляют меня стать твоим предателем.
— Кто заставляет? Монахи?
— Ну да! Они. Монахи. Они замучили меня видениями. Они мне показывают ее — Унн. Они посылают мне видения моря, я вижу, как оно блестит под солнцем. Они показывают мне рыбачьи станы, где люди пляшут и веселятся. Я зажмуриваюсь и все равно вижу. Я их прошу: «Оставьте меня в покое! Не я, а мой друг совершил убийство, но он не злой человек. Не терзайте меня, и я с ним поговорю, тогда он раскается и искупит свою вину. Он осознает свой грех и отправится тогда ко гробу Христову. Мы с ним вместе пойдем в это святое место, где всякий грех прощается тому, кто туда придет».
— А что говорят монахи? — спросил Берг. — Они не желают моего спасения, они хотят послать меня на пытки и на костер?
— А я у них спрашиваю: «Как же я предам своего лучшего друга? — продолжал Турд. — Больше у меня никого нет на свете. Он спас меня из когтей медведя, который уже наступил мне лапой на горло. Мы вместе мерзли, пережили столько всяких невзгод. Он укрыл меня своей медвежьей шкурой, когда я был болен. Я ходил для него за водой и за хворостом, я стерег его сон, я обманывал его врагов. Почему же вы думаете, что я способен предать друга? Мой друг скоро по своей воле пойдет к священнику и исповедуется, и тогда мы вместе отправимся за искуплением в ту страну, где прощаются грехи».
Берг внимательно слушал, что говорил ему Турд, а его пристальный взгляд изучал в это время лицо мальчика.
— Тебе самому надо пойти к священнику и сказать ему правду, — сказал наконец Берг. — Тебе надо вернуться в долину к людям.
— Какая польза мне пойти одному? Ведь это за твою вину меня преследуют мертвецы и тени. Разве ты не видишь, что я боюсь за тебя? Ты поднял руку против Бога. Хуже нет преступления. Мне кажется, я бы обрадовался, когда тебя будут колесовать. Блажен, кто в этом мире претерпит свое наказание и спасется от вечной кары. Зачем ты рассказал мне о божественной справедливости Господа? Ты заставляешь меня стать твоим предателем. Спаси же меня от этого греха! Поди к священнику!