Новгородский толмач
Шрифт:
Не первый раз я вижу войну. Но, видимо, так никогда и не смогу понять, каким образом она превращает вчера еще достойных людей в кровожадных извергов, с хохотом переходящих от одного злодеяния к другому.
Не буду мучить тебя описаниями того, что мне довелось увидеть во время похода в Ливонию в феврале этого года. Скажу лишь, что такого разгула бессмысленного изуверства не видала эта земля. Конечно, псковичей переполняла жажда мести - ведь немцы зверствовали в их краях все прошлое лето. Но не сказал ли Господь: "Мне отмщение и Аз воздам"?
Впрочем, почему я осуждаю и обвиняю только других? Разве сам я остался свободен от
Но взять Феллин нам не удалось.
В марте началась весенняя распутица, и князь Оболенский отдал приказ возвращаться в Россию. Обозы с награбленным добром, вереницы пленных, стада угоняемых коров и овец заполнили все дороги. Земля эта заплатила за кровавые авантюры рыцарей тяжелую цену.
Я простился с эстонскими проводниками, помогавшими нам во время кампании, раздал им обещанные подарки и деньги. Мои услуги были больше не нужны, и князь разрешил мне возвращаться в Москву. Сам он сначала должен был провести несколько дней в Пскове, где город устраивал празднества в его честь. Как ты догадываешься, мне тоже очень хотелось завернуть по дороге в Псков, посетить дом моего бывшего хозяина. Я упросил князя взять меня с собой.
Прошло пять лет со времени моего внезапного бегства. Опасность, заставившая меня уехать из города, еще не исчезла совсем. Но вряд ли кто-нибудь мог опознать в кремлевском подьячем из княжеской свиты бывшего приказчика из книжной лавки Алольцева. Тем более, что за это время я сменил прическу, имя, отпустил бороду.
Первая талая вода уже журчала под снегом, когда я подходил к дому Алольцевых. Жирные сосульки свисали с навеса над воротами чуть не до земли. Похоже было, что ворота не открывали за зиму ни разу. Какой-то дух запустения висел над всем домом. Узкая тропинка между сугробами вела к калитке, но свежих следов на ней не было видно.
Я постучал. Сначала кулаком, потом рукояткой сабли. Стучать пришлось долго. Наконец женский голос спросил:
– Чего надо?
– Дома ли хозяева? Ермолай Лукич, Андрей Ермолаич, Людмила?
Звякнул засов. Калитка приоткрылась. Закутанная в платок женщина вгляделась в меня, потом всплеснула руками и начала негромко плакать. Взяла меня за рукав зипуна и повела между сугробами в дом. В горнице размотала платок, и только тут я узнал служанку Катю - мою бывшую "игровую". Лицо ее заметно огрубело за эти годы, кожа на руках покраснела и потрескалась. Судя по связке ключей на поясе, она теперь выполняла обязанности домоправительницы. Она усадила меня за стол, сама села напротив и тихим голосом поведала об ужасной судьбе, постигшей дом Алольцевых.
Рассказала, как навалилось на них прошлым летом немецкой силы видимо-невидимо, говорят, будто тысяч до ста. Как заполнили они все Завеличье своими шатрами, и пиками, и латами. Как выстроили за рекой
А на помощь позвать - так кого же?
Москва едва от Орды отбивается. С Новгородом нелюбье давнее. Братья князя Ивана побыли тут неделю, так от них разоренье одно получилось, хуже, чем от немцев.
Потом из Дерпта приплыла немцам ливонская подмога на ладьях. Ладьи были такие большие, что на каждой немцы смогли установить по две пушки. И начали бить из них по стенам и воротам в упор с близкого расстояния. А псковские пушки из башен в них не могли попасть - так близко внизу под стеной они оказались. Думали, вот-вот пробьют ворота, и тогда совсем конец придет. Но, видимо, укрепил Господь ратные сердца. Потому что бились отчаянно. И Ермолай Лукич с сыном каждый день на стенах, каждый день под огнем.
А потом немцы переправились через реку ночью, подкрались к воротам в башне и стали бочонки с порохом подкладывать, чтобы взорвать. И тогда псковичи выскочили с секирами, палицами и факелами и стали немцев рубить без пощады. Перебили несколько сотен, отбросили в реку и вернулись в крепость с победой. Только не все вернулись. Кто-то видел, как Ермолай Лукич, в воде по пояс, прорубал днище ливонской ладьи. Тут они на него и накинулись. Андрей побежал на помощь отцу и тоже пропал во мраке.
Когда рассвело, среди убитых Алольцевых не нашли. Из воды торчали мачты ладьи, потопленной ими. Несколько дней была еще надежда, что отец и сын спаслись и уплыли вниз по реке или в плен попали. А немцы тем временем свернули свой лагерь и ушли. Послал на них Господь наказание: во всем войске начался понос, как при холере. И гнали их псковичи до самой границы и дальше. Многих тогда перебили, мстили страшно. Весь берег Псковского озера был завален их вонючими трупами. Но вот горе такое!
– через пять дней нашли там и Алольцевых тела, отца и сына. Река унесла их до самого озера. У Андрея рука перерублена, на одной коже держалась. А у Ермолая Лукича половины лица нет. Пришлось в гробу ему голову рушником прикрыть.
И вот с похорон Людмила стала как юродивая. Бродит по дому одна, сама с собой разговаривает, никого не узнает. Или вдруг принимается пыль вытирать. Скамейки, пол, иконы, сундуки - и все по нескольку раз, пока не свалится от усталости. Родня Алольцева всегда ее недолюбливала, но тут пыталась помочь. Брат Ермолая Лукича сидел на складе несколько дней, разбирал расписки, ездил к должникам собирать долги. Как жить дальше? Продолжать торговое дело или все продать?
Но она на все отвечала невпопад. Или запевала поминальную. Или падала перед иконой на колени и начинала молиться о здравии мужа и сына, просила Господа сохранить их в дальней дороге.
Закончив свой горестный рассказ, Катя отвела меня в верхние горницы. Мы застали Людмилу Алольцеву за странным занятием: она сидела перед столом, заваленным мужской одеждой, брала по очереди рубаху, порты, кафтан и начинала невпопад пришивать к ним пуговицу. Приглядевшись, мы поняли, что это не пуговицы, а женские украшения: колечки, сережки, браслеты. Она брала их из ларца, стоявшего на столе. Видимо, эта работа успокаивала ее - даже тень улыбки блуждала по губам.
– Барыня, - громко позвала Катя.
– К нам дорогой гость пожаловал. Скажите ему ласковое слово.