Новик
Шрифт:
— Баловство это всё, Никит Степаныч, — всю дорогу ворчал Леонтий. — А если кремень потеряешь? Или искру не выбьет? Оно ведь и руками-то бывает не сразу, а фитиль ты поджёг и он шает, знай только, от ветра прикрывай.
— Конечно, баловство, — согласился я. — Только ведь из этого баловства может и что-то путное выйти. Того же ветра кремень не боится. Да и от воды только полку с порохом прикрывать надо. Можно, в конце концов, прямо с лошади стрелять, на полном скаку!
— Лошади напугаются, — парировал дядька, незнакомый с тактикой
— Коня надрессировать можно, — сказал я.
— Чего сделать? — не понял он.
— Выучить, говорю, можно, — исправился я. — Раз напугается, два напугается, а на третий уже только гривой тряхнёт. Ты лучше по сторонам поглядывай, нам местечко нужно, чтобы пулей не зацепить никого.
Места здесь всё равно были достаточно густонаселённые, хоть мы уже и покинули пределы города и посадов. Тут кругом находились деревни, снабжающие прожорливую столицу всем необходимым, и если я не ошибаюсь, то мы даже не покинули пределов МКАД.
Наконец, подходящее место нашлось, в низине, на скошенном лугу, тут и цель даже имелась, берёза, надвое расколотая попаданием молнии. Мы спустились на этот лужок, отправили лошадей попастись, а сами принялись готовить всё к проверке изделия номер один. Госприёмка, блин.
Я вытащил карабин из кожаного чехла, ещё раз проверил все части замка, вставил кремень на место, щёлкнул вхолостую. Искра послушно выбилась на пустую полку.
— Куда палить будем? — спросил дядька.
— Так вон в ту берёзку и будем, всё одно пострадала уже, — указал я. — Середина лета, а на ней ни одного листочка.
— Добре, — оценил дядька. — Сколько шагов отмерять?
— Давай хотя бы тридцать для начала, — сказал я.
Пока Леонтий отмерял шаги, я заряжал мушкет. Последовательность действий я помнил неплохо, скуси патрон, порох на полку, в ствол, плотно забить шомполом. Товсь, пли. Не уверен, что вспомнил бы всё это под вражеским огнём, в суматохе боя, но сейчас, в спокойной, даже умиротворённой обстановке, слушая пение птиц и стрекотание кузнечиков, я произвёл заряжание без ошибок. Как раз к тому моменту, когда вернулся дядька, вставая на позицию, ровно в тридцати шагах от берёзки.
— А лук добрый за три сотни шагов наповал бьёт, — не удержался Леонтий. — А то и на пять сотен.
Это ты, дядька ещё СВД не видел.
— Пищаль зато всадника в кирасе насквозь пробьёт и с лошади вмиг ссадит, — парировал я. — Давай, отходи.
Я занял его место, взвёл курок, прицелился.
— Без сошки стрелять будешь, Никит Степаныч? Может, я хоть палку найду какую, рогатку? — под руку забормотал дядька.
— Не мешай, — сквозь зубы ответил я, прикладываясь щекой к гладкому деревянному ложу.
Разрыва ствола я не боялся, его мы проверили несколькими зарядами пороха ещё в Кузнецкой слободе. Так что я тщательно прицелился в сторону берёзки и нажал на спуск. Порох от искры воспламенился, бахнуло так, что у меня заложило уши. Всё заволокло серым едким
— Дядька! Иди проверяй! — крикнул я, возможно, даже чересчур громко.
Леонтий побежал к берёзке, руками разгоняя облако порохового дыма. Я же принялся вычищать ствол.
— Ох, батюшки! Никит Степаныч! — воскликнул дядька откуда-то из-за облака дыма. — Берёзу-то насквозь прошило!
— Трухлявая поди? — спросил я.
— Ну так, маленько, — сказал он, возвращаясь ко мне.
— Сам пальнуть хочешь? — спросил я.
— А как же! — сказал он.
Дым наконец растрепало ветром, рассеяло. Я представил, какой туман стоит после слитного залпа хотя бы десятка мушкетов. Непроглядный.
Я выдал Леонтию карабин и бумажный патрон, показал, как заряжать. Дядька проделал всё без ошибок, словно полжизни провёл, стреляя из пищали.
— А всё же сошку надо, упор какой, — сказал он. — Пару раз вот так на весу пальнуть ещё ладно, а ежели долго стрелять придётся, то руки устанут. С упора сподручнее будет.
— Дядька! Мы карабин в подарок сделали, а не в войска поставлять! — фыркнул я. — Стреляй давай! Охотничье это оружие, а не военное!
— Да какая с ним охота, шума столько от него… — буркнул Леонтий.
На спуск он нажал чересчур резко, ствол клюнул вниз, пуля ушла куда-то под корни берёзки, в землю. Теперь к берёзе побежал я.
— В комель попал, дядька, — не стал я расстраивать Леонтия. — Давай, ещё тридцать шагов отмеряй.
Дядька усмехнулся, залихватски подкручивая усы, начал отмерять расстояние, я пошёл следом. Точность карабина, конечно, оставляла желать лучшего, на нём и прицельных приспособлений-то не имелось, одна только мушка. Но из огнестрела этого времени всё равно можно было стрелять только «в ту сторону», и поражающий эффект достигался не точностью выстрела, а слитностью залпа.
На шестидесяти шагах Леонтий остановился, я догнал его, забрал карабин. Всё-таки я и стрелял получше, и по статусу выше, значит, мне и стрелять первому. С шестидесяти шагов берёза казалась тонкой жердинкой, и я, вскинув карабин, удручённо покачал головой. Прав Леонтий, нужен упор. А если сошек нет, сойдёт и колено.
Я опустился на одно колено, упёрся локтем, прицелился. Задержал дыхание, потянул за спуск. Карабин лягнул в плечо, пытаясь сбить меня с ног, но лишь немного пошатнулся.
— Попал, Никит Степаныч! — воскликнул дядька.
— Вот и славно, — улыбнулся я. — Можешь тоже попробовать.
— Не, мне одного раза хватило, — потирая плечо, ответил дядька. — Больно пинается, зараза, как бы рана моя не открылась.
— Пойдём тогда на сто шагов, что ли, — сказал я.
Сказано — сделано. С сотни шагов берёза и вовсе казалась тонкой чёрточкой. Ладно хоть на зрение я не жаловался, Никитка не посадил его чтением в темноте и сидением за монитором.