Новочеркасск: Книга первая и вторая
Шрифт:
Да, сурово изменилось время, и никто не признает теперь в бедно одетом гармонисте бывшего офицера. Впрочем, так оно и лучше, ибо в противном случае он бы уже давно сидел в подвалах ЧК. А врать, что глаз он потерял при штурме Новороссийска в составе красной кавалерии, Артемий Иннокентьевич умел достаточно убедительно. Он даже всхлипывать в это время начинал, если бывая под хмельком, живописуя, как от пули, споткнувшись, упал любимый вороной Изумруд и он прижался щекой к окровавленной лошадиной морде, увидев в затухающих глазах верного четвероногого друга слезы.
«Все течет, все изменяется, —
Вечером, в начале седьмого, тщательно выбритый, в неброском, но хорошо отглаженном стараниями бабки Глафиры темно-сером костюме он вышел из дома. Чтобы не быть узнанным, он снял повязку, без которой никогда не выходил на базар, надел очки с темными стеклами, а в правую руку взял трость с набалдашником. Шаг у него был твердый и уверенный, как и у всякого человека, который хорошо знает, куда и зачем он идет.
По выпуклой мостовой Ратной улицы Моргунов дошел до Московской, быстро ее пересек и углубился в тихие переулки. Сейчас он мало чем походил на жалкого баяниста дядю Тему. Под пиджаком жесткие его плечи туго обтягивала военная гимнастерка без петлиц. Такие носили тогда и бывшие красноармейские командиры, и городские партийные работники, и деятели только что народившегося Осоавиахима.
В тихом переулке стоял одноэтажный дом с высоким цоколем и фасадной стеной, сложенной из голубого отполированного камня. Над резной дверью парадного в простенке бодрствовала серокаменная кукушка с настороженными выпуклыми глазами. Окна были высокие, створчатые. На трех занавески белые, на четвертом — розовые. Есаул Моргунов успокоенно вздохнул и посмотрел на часы. Было без пяти семь. Розовая занавеска была условным знаком: все благополучно, можно заходить. Он равнодушно прошел мимо дома и огляделся. Кроме двух-трех прохожих да старушек, прогуливающихся с детьми, никого. Моргунов по-военному круто повернулся и возвратился к парадному с таким расчетом, чтобы оказаться у порога ровно в семь. Тяжелая резная дверь приоткрылась, и голос невидимого за ней человека кратко произнес:
— Входите, Артемий Иннокентьевич, милости прошу. Все уже в сборе.
Когда Надежда Яковлевна и Венька возвратились с базара домой, солнце уже вовсю светило над окраиной Новочеркасска, над железной крышей их дома и займищем, где еще поблескивали оставшиеся от разлива непросохшие ерики и щетиной стояла стена прошлогоднего побуревшего камыша у Борисова озера. Отец давно открыл все окна, и дом был залит веселым светом наступившего дня. Гриша рубил дрова для сложенной во дворе печурки. Надежда Яковлевна готовила на скорую руку завтрак — телятину с макаронами и кипятила молоко, когда в коридоре появился Александр Сергеевич.
— Наденька, зайди ко мне на минуту. Я в кабинете.
— Молоко убежит, Саша, — ответила она сдержанно.
— А ты Гришатке его поручи.
Переступив порог кабинета, она увидела Александра Сергеевича сидящим за столом и крайне
— А ну, повтори! — сердито приказывал отец сыну. — Ибо, если не повторишь, я тебя как последнего арестанта весь день держать в углу буду. Иначе ваше поколение не образумишь.
— Что у вас тут случилось? — спокойно спросила жена.
— Вот ты ей, Венечка, надежда всего якушевского рода, и продекламируй, — ехидно выкрикнул отец.
— А пороть не будешь? — деловито осведомился Венька.
— Не буду, — заверил Александр Сергеевич.
— Тогда слушайте, — обратился к ним младший сын и продекламировал частушку, смысл которой так и остался ему непонятным:
Муж в Москве, жена в Париже, А рожает каждый год. Значит, дело по антенне Через радио идет.— Тебе ясно теперь, дорогая Наденька? — язвительно продолжал отец и небрежно кивнул Веньке на дверь. — А теперь иди, мы с мамой одни поговорим. Но Венька, выйдя из комнаты, остался у двери, чтобы подслушать их разговор.
— Я понимаю, Наденька, — донесся до его слуха ворчливый голос родителя. — Новочеркасск город провинциальный. Театр оперы и балета здесь еще никем не выстроен. Да и арию Ленского некому петь.
— Как некому? — засмеялась Надежда Яковлевна. — А ты?
— Оставь шутки, — нахмурился Александр Сергеевич. — Лучше объясни, зачем водить мальчика на импровизации этого пьяницы дяди Темы? Не могу понять!
— Он не пьяница, он хорошо поет! — закричал из-за двери Венька. — А я вот и еще одну его частушку знаю. Только он ее не сегодня пел, а в запрошлую субботу.
— Ну-ну, — с ухмылкой опытного инквизитора сказал отец, — вернись и повтори, дабы я имел о вашем дяде Теме полное представление.
— А не побьешь?
— Нет, разумеется.
Скрипнула дверь. Венька остановился на пороге и, озираясь по сторонам, продекламировал:
Я мать свою зарезал, Отца похоронил. А бабушке Матрене Я титьки отрубил.— Какое потрясающее вдохновение, какая изумительная память, — зловеще отозвался Александр Сергеевич.
Неизвестно, чем бы закончилась сцена, если бы в эту минуту в коридоре не раздался громкий восторженный смех. Две сильные руки подхватили мальчика и, оторвав его от пола, подбросили почти до самого потолка.
— Ай да лихой же ты парень, Венька! Да с такими задатками тебе лишь один-разъединственный путь — к нам в кавалерию. В интеллигентном обществе такого орла не поймут.
Венька увидел бритое, пахнущее одеколоном лицо дяди Павла, его командирскую фуражку со звездочкой и синим кавалерийским околышем и понял, что это пришла защита.
— Это ты, братишка? — с некоторым удивлением воскликнул Александр Сергеевич.
— А что? Уже не нравится, что зачастил? Терпи. Я ведь однажды уже тебе сказал, что буду не раз в год визиты наносить.