Новочеркасск: Книга первая и вторая
Шрифт:
— Выходит, так, — с вызовом согласился Якушев.
— Надеюсь, ты помнишь, чьи это слова о том, что каждая кухарка может научиться управлять государством?
— Мы их слишком часто повторяем. И потом — я не кухарка, а лицо мужского пола.
— Ты! — вскричал, не слушая его, секретарь. — Ты в сотни раз выше любой кухарки. Ты красный командир, Павел, дважды орденоносный к тому же. У тебя нет образования, но зато есть другое: образование революционера-подпольщика, огромная школа, в которой побеги, ссылки, организация демонстраций и стачек. Ты был бесстрашным бойцом революции, Павел, отважным кавалеристом.
Якушев грустно рассмеялся:
— Да не пораженец я, дорогой Тимофей. Не пораженец. Вот тебе слово донского казака. Однако далеко не все у меня получается. Вчитываюсь в документы и многого в них не понимаю. Люди приходят ко мне за советом, а я порою не знаю, что им сказать.
— Верю, — прервал его секретарь. — Однако позволь и мне задать тебе один вопрос.
— Задавай.
— Ты кавалерию хорошо знал, когда драться за молодую Советскую Республику в ее рядах пошел?
— Да какой там к черту! Совсем не знал. Она как темный лес для меня была. Но партия сказала: «иди», и я пошел.
— Вот и правильно! — заключил Тимофей Поликарпович. — Вот и договорились, дружок мой милый. А сейчас партия дает тебе такой же боевой приказ, бывший командир кавалерийского полка Якушев! Иди и осваивай советскую работу, утверждай нашу власть в своем родном городе. Так неужели же ты изменишь букве ее устава, самой сути нашей партийной дисциплины? Иди от меня прочь, Павел, и набирайся сил для завтрашнего рабочего дня, не мешай работать и считай, что дискуссия меж нами на этом закончена.
— А помогать мне побольше станешь, Тимофей? Так, чтобы мне не завалиться?
— Стану, Павел. Но и ты никогда не забывай поговорку о том, что не боги горшки обжигают. А теперь иди. Мне еще в Ростов, в крайком партии позвонить надо. Чего медлишь? Уходи, говорю. Или у тебя ко мне конкретика какая-нибудь есть?
— Есть и конкретика, — тихо подтвердил Якушев.
— Тогда выкладывай. — Тимофей Поликарпович усадил его на потертый кожаный диван, сам сел напротив и приготовился слушать.
— Как бы тебе сказать… — не очень уверенно начал Павел. — Получил я тут на днях циркуляр из вышестоящего отдела. Предписывается нам снять с постамента памятник донскому атаману Матвею Ивановичу Платову.
— Знаю, — прервал его первый секретарь горкома. — И о циркуляре знаю, и о том, как дорог лично тебе этот атаман. Ведь твой дед вместе с этим генерал-лейтенантом кавалерии в подмосковных лесах от Бонапарта Москву отстаивал.
Якушев скосил на собеседника насмешливые глаза.
— Не только под Москвой. Он и по Парижу, по всем Елисейским полям с высоко поднятой саблей проскакал вместе с Платовым, когда наши донские казаки туда вошли, разбив под орех хваленое наполеоновское войско. Дед мой даже был в числе тех казаков, в память о которых в Париже на холме Монмартр первое «бистро» открыто было.
— Это какое еще «бистро»? — насторожился Тимофей Поликарпович и полез в карман за пачкой ростовских папирос «Эпоха». Продавая в ту пору по всему Новочеркасску такие пачки, мальчишки лихо выкрикивали: «Есть „Эпоха“, закурить неплохо!» Твердые волосатые пальцы первого секретаря решительно размяли одну из них. Чиркнула
— Так что это за «бистро»? — с некоторым удивлением после небольшой паузы повторил свой вопрос секретарь. Крутое плечо Павла насмешливо приподнялось.
— Эх, Тимофей, Тимофей! Работы по диалектическому материализму ты назубок знаешь, какого-то принца Гамлета знаешь, а вот что такое «бистро» — не знаешь. «Бистро» означает быстро. Быстро давай стакан вина — так наши донские казаки обращались к парижанам и парижанкам. С тех пор и называются во французской столице этим словом маленькие кабачки, где вино и пиво хлещут. Понимаешь?
Секретарь горкома заинтересованно покачал головой.
— Чего же не понять! Только при чем тут твой дед?
— А при том, что на рассвете двенадцатого февраля восемьсот четырнадцатого года рота моего деда захватила этот самый холм Монмартр. Казаки увидели кабачок и стали колотить в дверь прикладами. «Открывай, хозяин, а то нас мокрым снегом как есть занесет. Налей горячительного поскорее, иначе закоченеем, как псы бездомные». Хозяин сначала испугался, а потом на пальцах объяснил, что готов целую бочку выкатить, лишь бы его не трогали. Казаки обрадовались и дружно загалдели: «Давай твою бочку, быстро, быстро!» Кончилось все тем, что хозяин, видя добродушие наших донцов, сам сел рядом с ними и тоже изрядно нахлестался. А так как казаки все время приговаривали: «Наливай быстро, быстро», то в Париже со следующего дня все маленькие кабаки стали называться «бистро». А ты этого не знаешь, первый секретарь, донской казак по происхождению!
Тимофей Поликарпович засмеялся:
— Понимаю. Дорог тебе Платов. Но циркуляр, как ты тут выразился, действительно получен. Предложено памятник снять. Ты-то сам как на этот счет думаешь? — спросил он, пытливо всматриваясь в посеревшее от усталости лицо Якушева.
Павел Сергеевич ответил не сразу. Долго глядел в высокий прямоугольник окна, в котором уже проступили первые звезды.
— Его изваял Клодт, — сказал он негромко. — Тот, что в Питере на Аничковом мосту коней и четырех мужиков богатырского телосложения, которые держат их под уздцы, изготовил. Знаменитый французский скульптор.
— Все-таки русский, — насмешливо поправил Тимофей Поликарпович.
— Пускай так, — махнув рукой, согласился Якушев, — не в том дело.
— Сформулируй, в чем? — уже более требовательным тоном произнес секретарь.
Павел положил на колени синих кавалерийских галифе руки с набрякшими венами:
— Обо мне ведь такое представление ходит, Тимофей, мол, рубака, рядовой боец, поднявшийся на гребне гражданской войны до командира эскадрона, а потом и до командира полка. Но это не так. Были и у меня мои собственные университеты, о которых и ты упоминал. И на шахте уголек рубал, и листовки клеил, и полицейские меня по мордасам отхаживали, и ссылку познал, на которой ленинские работы понимать научился. Так что если я и не эрудит какой-то, то тертый калач, во всяком случае. И вот раскинул я умишком своим сермяжным, еще раз на ваяния Клодта поглядел и в определенной мере воспринял циркуляр.