Новочеркасск: Книга первая и вторая

Семенихин Геннадий Александрович

— Его повар, — поправила Надежда Яковлевна, — а где, не знаю. Наполеону торт страшно понравился, вот и пошел он гулять под его именем по всему белому свету.

— И даже Москву нашу навсегда покорил в отличие от самого Наполеона и его Мюратов да Неев всяких, которые еле-еле успели пятки смазать.

— Саша, Павел! — вскричала вдруг хозяйка. — Да как же я так опростоволосилась, голова садовая! В погребе нас бутылочка красностопа спрятана. К такому торту лучше всякого чая.

— Надюша, — жалким голосом протянул Александр Сергеевич, —

ну как же ты запамятовала? Я ведь тоже красностоп обожаю!

И все засмеялись, зная его привязанность к сухим винам Дона, которые он почти не пил, но всегда любил пробовать, чтобы с видом знатока давать им пространные характеристики. Он первым пододвинул к горлышку бутылки небольшой лафитник и, когда красная струя наполнила его наполовину, остановил разливавшего вино брата, долго втягивал широкими ноздрями запах солнца, винограда, полевых трав и продекламировал:

Приготовь же, Дон заветный, Для наездников лихих Сок кипучий, искрометный Виноградников твоих.

— Это чьи же стихи? Вот не знал! — простодушно воскликнул Павел.

— Пушкина, братик, Пушкина, — сказал Александр Сергеевич и обвел всех заискрившимся взглядом. — Павлик, Наденька, Гриша и Веня! Человечество давно пришло к убеждению, что вино — это кумир веселья и бодрости духа, огонь, который, если его, разумеется, умеренно потреблять, зовет нас к самым великим помыслам. Знаю, что при моей тяжкой астме это недопустимо, но все равно опустошу содержимое сего лафитника. А если закашляюсь, то уж извините, уйду от вас в свою келью, — кивнул он лысой головой на дверь кабинета. — Таким образом, как говорят только математики, доказывая любую теорему, давайте выпьем за…

— За счастливую жизнь, — подхватил беззаботно Павел.

— Нет, — тихо, но с ясной настойчивостью возразил вдруг брат. В его сейчас бледно-синих глазах вдруг отразилось упрямство, а полные, придававшие добродушность всему его облику губы сомкнулись, и хотя дальнейшую речь свою он продолжал тихим голосом, была она полна твердости. — Нет, брат, — повторил он несколько громче, — я не собираюсь пить за счастливую жизнь.

— Это почему же, Саша? — скорее удивленно, чем обиженно, поинтересовался Павел.

— А потому, что ее пока нет, — с вызовом, но так же тихо продолжал Александр Сергеевич. — Как мы жили в последние годы? Родина наша умылась кровью. Кто только не терзал нашу землю!.. Солдаты кайзера, французы, американцы, петлюровцы, махновцы, деникинцы… Список до утра можно продолжать. Деревни, вымершие от голода, выстрелы из обрезов, звучащие до сих пор, калеки на улицах, дети без матерей и отцов, оборванные и полуголодные, хулиганье, которое даже здесь, на нашей окраине, мне, ни на что не претендующему педагогу, кричит в лицо «вонючая интеллигенция», а то и плюнуть может, и финкой пырнуть. В их понимании я чуть ли не

буржуй уже по одному тому, что купил за тысячу сбереженных рублей этот дом. А пьянство и вечный мат, и слезы жен, ожидающих мужей с получкой, от которой они приносят лишь половину… Прости меня, брат, но я не могу пить за счастливую жизнь. — И он отставил свою рюмку.

— Та-ак, — протянул побледневший Павел и тоже поставил свой бокал с вином, так и не пригубив. — Вот что я скажу тебе, Саша, — резко начал он, но в эту минуту с улицы донесся хриплый голос, неуверенно выводивший блатную песенку:

Оставьте, папенька, ведь мы уже решили с маменькой, Что моим мужем будет с Балтики матрос…

Песня оборвалась, но тот же самый голос, ставший громче оттого, что его обладатель приблизился к дому, угрожающе заорал:

— Спишь, интеллигент проклятый? Закупорился на все замки, профессор кислых щей!.. А вот я тебя сейчас потревожу, и ты у меня выйдешь для серьезного разговора… — И камень с грохотом ударил в ставню. Жалобно тренькнуло стекло.

— Вот видишь, какая красноречивая иллюстрация к нашему спору, — промолвил Александр Сергеевич и усмехнулся. — И это далеко не в первый раз.

Павел внезапно поднялся и стал медленно расправлять складки под широким армейским ремнем на кавалерийской гимнастерке.

— Зато в последний, — сказал он зловеще. Щеки его стали бурыми от гнева.

— Этого алкоголика вся окраина знает, — горько пояснил Александр Сергеевич. — Его кличка Упырь. Постой, ты куда?

— Поговорить с ним минуту, — тихо ответил Павел, отодвигая стул.

— Не надо, — взмолился Александр Сергеевич, — он покуражится и уйдет. А то, не дай бог, камнем в тебя запустит или ножом пырнет.

— Я ему пырну, — проговорил Павел и вышел в коридор. Рывком сбросив железную цепочку и засов, он появился в проеме открытой двери, негромко позвал:

— Ну, где ты там? Подходи.

Из мрака выросла шатающаяся фигура.

— Это я, что ли, вонючая интеллигенция? — в ярости спросил Павел.

— А кто ж еще, — ответил пьяный. — Не я же! Я — рабочий класс, а ты вонючая интеллигенция.

— Ах ты, падалъ проклятая! — вскипел Павел. — Еще смеешь себя рабочим классом называть, гнида!..

Левой рукой он схватил кричавшего за волосы, пригнул его голову к порогу и тут же ребром правой сильно ударил по шее.

— Пусти… — захныкал пьяный.

— Если хоть раз посмеешь взяться за камень, душу из тебя выпотрошу!

Пьяный рухнул на колени, завыл. Павел, оттащив его от порога, потребовал:

— Извиняйся немедленно, иначе до полусмерти изобью и еще в милицию отправлю.

— Я… я… извините, — захныкал пьяный и скрылся во тьме.

— Не надо было тебе с этой дрянью связываться, Павлик, — вздохнул Александр Сергеевич, вышедший следом за братом на улицу. Он еще пойдет…