Новое место жительства

Верещагин Олег Николаевич

И ещё больше запутало.

— Тёть Лин, — шагнув обратно, я вспомнил и решил выяснить этот вопрос — чтобы просто что-то сказать, да и потому, что мне было правда интересно, — а что такое школьная практика?

Тётя немного удивлённо посмотрела на меня, даже нахмурилась. Потом улыбнулась:

— Две недели работы летом в школе — по четыре часа в день. Ученики с пятого класса обязаны отрабатывать.

— В каникулы?! — удивился я. Тётя Лина кивнула. — А какие работы?

— На участке приусадебном, с ремонтом помочь, — начала перечислять она, — в классах как следует убраться… дел вообще-то

много. У вас такого нет?

— Нет, — подтвердил я. — Ну… мы… в смысле, родители, деньги платят, на них нанимают, кого надо, покупают разное там… А сами — нет.

— То-то и оно, что сами — нет, — неожиданно резко сказала тётя.

— Разве это неправильно? — мне захотелось не спорить, нет — просто на самом деле выяснить этот вопрос. — Ну вот честно — какая от нас помощь? Только под ногами болтаемся, разве нет? А нанять профессионалов — они же всё сделают быстрей, качественней…

— Понимаешь, Владик, — голос тёти стал грустным, — наверное, ты прав. Но меня вот в детстве учили, что школа — наш второй дом. Я как-то в это верила… и до сих пор верю, если честно. А разве в доме не надо прибираться самому?.. Хотя… — она внимательно посмотрела на меня и не договорила. Но я понял и немного сердито ответил:

— Я у себя всегда сам убирался. А так да. Уборщица специальная приходит каждые два дня. Ну и что плохого в том, что и чисто — и человек заработать может?!

Я знал, что я прав. Без шуток прав. Но в моих словах было что-то… что-то, отчего моя правота становилась маленькой и какой-то скользкой, как глист. А очевидная неправота тёти Лины почему-то превращалась в правоту.

Она и не ответила. Только протянула руку и вдруг взъерошила мне волосы.

Я окаменел от неожиданности. А следующее, что я ощутил — были сладкие мурашки по всему телу.

Я спрятал глаза. Но это было ни к чему — тётя уже уходила по коридору…

6. ПОСЛЕ НОЧИ — ДЕНЬ

Хотите почувствовать себя идиотом? То есть — настоящим, полным?

Представьте себе, что вы сидите в комнате один. А неподалёку от вас, в другой комнате, совершенно на вас не обращая внимания, куролесят ваши ровесники. А вы не можете к ним пойти, потому что… потому что робеете. И вы знаете, помимо прочего, что им до вас нет никакого дела. Вы им просто неинтересны. Что есть, что нет.

Вот тогда вы и ощутите себя идиотом высшей марки.

Бездна новых ощущений.

— Идиот! — подтверждая мои мысли, завопил ликующий девчоночий голос.

— Держи её, Ромка! — отозвался с хохотом мой кузен. Судя по всему, он оправился от своей загадочной боевой раны и сейчас веселился вовсю.

Я без наигрыша стукнул кулаком по столешнице. Нет, [email protected] обещавший мне хороший день, явно ошибся. Уже начинало темнеть, а я пока что ничего хорошего не видел. Хотя… я видел много интересного. И получил чудовищный заряд неутолённого любопытства. Может быть, именно это имелось в виду?

Кроме того, мне ужасно хотелось в туалет. Но почему-то было стыдно туда идти, пока в доме эта девица.

Я вздохнул и, усевшись за стол, открыл книгу, которую, не глядя, прихватил из библиотеки. Естественно, это оказалась совершенно нечитабельная вещь — стихи Есенина. Я тихо

зарычал и принялся остервенело листать страницы — так, что на лицо повеял ветерок. И вдруг…

Ну, вы знаете, как это бывает — глаз вдруг цепляется за слово, за строчку. И останавливается — словно якорем в берег.

А месяц будет плыть и плыть, роняя весла по озёрам…

Я вздохнул. Прислушался ещё раз к весёлому шуму «по соседству». И, найдя эти строчки, начал читать…

…Устал я жить в родном краю В тоске по гречневым просторам, Покину хижину мою, Уйду бродягою и вором. Пойду по белым кудрям дня Искать убогое жилище. И друг любимый на меня Наточит нож за голенище…

Я оторвался. Помолчал. И дальше читал вслух — тихо, но так, чтобы слышать себя. Я всегда хорошо читал стихи, хотя и не любил поэтов прошлых веков — казалось скучно…

— Весной и солнцем на лугу

Обвита жёлтая дорога, И та, чьё имя берегу, Меня прогонит от порога. И вновь вернуся в отчий дом, Чужою радостью утешусь, В зелёный вечер под окном На рукаве своём повешусь. Седые вербы у плетня Нежнее головы наклонят. И необмытого меня Под лай собачий похоронят. А месяц будет плыть и плыть, Роняя весла по озёрам… И Русь все так же будет жить, Плясать и плакать у забора…

Я отложил книгу. Положил на стол кулаки и тупо уставился на них.

Потом на кулак капнуло. Я мазнул рукой по глазам. Вот так. Второй раз за два дня. Приехали. Я ожесточённо подумал: «Уйду! Прямо сейчас уйду, убегу, не хочу, не могу больше!!!»

Это были неясные мне самому, бессвязные и острые до боли мысли. А в следующую секунду кто-то тихо подошёл к двери моей комнаты с той стороны. Я понял, что это тётя Лина. Понял отчётливо, хотя и не знаю — как.

Уже позже — гораздо позже — я понял, что, войди в тот момент тётя Лина — и всё — вообще всё — пошло бы совсем по–другому. Она бы меня начала жалеть. Обязательно.

И я не простил бы этой жалости.

Но она постояла и отошла.

Я перевёл дыхание. Поднялся и подошёл к двери — запереть её. Но — сам не знаю, зачем — перед этим приоткрыл.

И буквально нос к носу столкнулся с Юркой и его приятелями — они шли по коридору, весёлые и переговаривающиеся между собой.

— А, привет, — вполне дружелюбно сказал длинноволосый Ромка. Как хорошему знакомому казал… и я ощутил толчок искренней благодарности. А эта самая Нина… Короче, он смерила меня таким взглядом, что мне чудовищно захотелось дёрнуть её за косу. Посильнее.