Новоземельские рассказы
Шрифт:
Евдоким Елисеев смотрит на меня, как на сумасшедшего. Наконец, когда смех перестал мешать, я показываю ему Егорушкин подарок:
— Погляди, не твоя это?
Он всплеснул руками. Я рассказал ему всю историю. Ему тоже стало смешно.
— Ишь, делок, — говорит он... — Изловчился... Значит, чтобы свою правоту сохранить, свое охотничье звание чтобы не потерять, взял у меня гагу и тебе принес? Ну, я ж ему задам.
Насилу удалось уговорить Евдокима не наказывать Егорушку.
ПИСЬМО
Берег во
Моторный бот, только что высадивший меня, уже вернулся к ледоколу. Придется пробиваться сквозь собачий кордон. Иначе не попасть в становище.
Но псы не выражали намерения покинуть перешеек, отделявший меня от строений. Наоборот, они медленно, по-волчьи, надвигались, окружая меня по всем правилам звериной стратегии. Сжимая в руках винтовку, я думал о том, как нехорошо выйдет, если я, гость, в интересах самозащиты займусь истреблением «четвероногих друзей человека».
В это время кто-то толкнул меня справа. В тот же миг я почувствовал толчок и слева. Я быстро повернулся — и справа, и слева обнаружил по маленькому гражданину, ростом чуть повыше моего пояса. Они, как хозяева, взяли меня за руки:
— Дя, ты с ледокола?
— А откуда же еще? Странный вопрос...
— Письмо привез? — продолжали они допрашивать в один голос.
— Какое письмо?
— Ну, какое... Обыкновенное...
— От школьников, — пояснил другой, — или от рабочих...
— А то от красноармейцев еще бывают письма, — вставил первый. — Нам всегда письма присылают. Двое тут нас с Васькой школьников-то, в становище.
Васька, который был слева, добавил:
— Из Новочеркасска письмо должно быть, от ребят, шефов... Володька, мы когда им отписывали?
Володька отвечал бойкой скороговоркой:
— В прошлом годе с первым пароходом получили от них первое письмо про шефство. С последним отписали, что принимаем и дали наши показатели, а вот теперь ответ должен быть, ну, мы в школе не дождались, а ты не привез...
— Ребята, может быть подойдет харьковское письмо, от харьковских ребят?
— Дельно, вполне должно подойти, — соглашаются оба.
Между тем собаки окружили нас плотным кольцом. В налитых кровью глазах вспыхивают хищные огоньки; они щелкают клыками, рычат... Огромный пес решительно прокладывает к нам путь.
Но ни с того, ни с сего собаки начинают визжать, ближайшие шарахаются в стороны, задние мечутся... Что-то черное замелькало меж собачьими ногами в непосредственной близости от нас. Так мелькают плавники акулы, хватающей снизу добычу. Собачье кольцо разомкнулось и тогда только я понял, что маленькие друзья мои усердно работали ногами, разгоняя свирепых псов. Черное тело, напоминавшее плавник акулы, было всего-навсего Володькиным сапогом. Путь в становище был открыт. Один лишь серый пес, напоминавший волка, не собирался, по-видимому, без боя уступить дорогу. Он носился по перешейку, рычал, визжал, скалил клыки, и пена пузырилась на его собачьих губах. Ребята не обращали на него внимания и все так же, держа за руки, повели меня в становище. Серый пес приготовился было к прыжку, но Васька
— Ну, ты, Собачья смерть! Пошел ко двору!
И здоровенный зверь покорно поджал хвост, зажмурил глаза и виновато затрусил в сторону. Потом всю дорогу он следовал издали за нами; косой его взгляд упирался в меня всякий раз, когда я оборачивался.
Вскоре мы сидели в теплой комнате и пили чай. Молодые хозяева чинно угощали меня лепешками, соленой рыбой и усердно наполняли мою объемистую чашку.
— Вася, как ты, дружок, собаку назвал?
— Какую собаку?
— Да вот эту, большую, серую, злую...
— Ах, эту? Ну как же еще?! Собачья смерть... Так и зовется. Собака справная, работящая... И не злая. Только чужих собак не любит. Как за горло схватит, так и конец — загрызет насмерть. Оттого так и кличут.
Дальше беседа пошла о делах и заботах, о планах и надеждах.
Оказалось, что молодые хозяева сами вчера только вернулись домой из школы. Учатся они в Белушьей губе, за триста километров от своего становища. Там и живут в интернате весь школьный год. А теперь вот моторный бот артели привез их домой на летние каникулы, а дома — никого. Все население уехало в Безымянную губу собирать кайровые яйца... Но ребят это не смущает, — провизии хватит, вдвоем нескучно, и промышляют мелкокалиберной винтовкой изрядно (Васька взял трех гусей, Володька убил пятерых), — а через пару, другую дней вернутся родители...
Гораздо больше их волнует отсутствие письма от шефов, школьников Новочеркасска. В десятый раз Володя принимается за перечисление обстоятельств их короткой переписки.
— В прошлом годе с первым пароходом... — и т.д.
— Худо дело, — заканчивает он, — и они писали, и мы отписывали, чтобы под честное пионерское слово крепкую связь держать, а теперь они не прислали... Вот тебе и связь.
— Ладно, — говорит Вася, наливая мне пятую чашку чая, — свяжемся с харьковскими. Может харьковские поаккуратней будут...
В голубом небе висит огромный матовый фонарь. То полуночное солнце дремлет, заливая молочным светом дикий остров. Лед дымится под этими сонными лучами. Реки света, пенясь и бурля, стекают с глетчеров в серые воды пролива. Багрово-красные русла прокладывают себе путь к морю.
Молодые приятели примостились на моей койке и чинно сосут конфеты. Они терпеливо ждут, пока я разберусь в груде писем, которыми меня снабдили харьковские ребята. Мне нужно найти письмо от пионера, близкого по возрасту моим новым друзьям.
— Ну-ка, ребятки, кто из вас отличник?
— Оба, — отвечают они в один голос.
— Тут письмо одно... Видите на конверте? «Лучшему пионеру-отличнику Новой Земли»... Так и написано: «Лучшему»...
Они переглядываются. Володя смущенно тянет:
— Лучшему... Конечно, и мы отличники... Ну, — вздыхает он, — есть и получше.
Справедливое это замечание на миг смутило даже меня. Но выход нашелся:
— Ну да, лучшему... Не написано ведь «самому лучшему». А каждый отличник — лучший. Значит и вы лучшие. Не самые, конечно, а все-таки лучшие... Понятно?