Новоземельские рассказы
Шрифт:
Не без колебаний они признают, наконец, свое право на письмо. Я приступаю к чтению.
«Будьте готовы, ребята Новой Земли.
У нас весна. Все зеленеет. Цветут пестрые цветы. В саду мы катаемся на пони»...
— Чего? На чем катаемся? — перебивает Вася.
— На пони...
— Неправильно написано, — безапелляционно заявляет он. — На кони — должно...
— Да нет же, Вася, не на кони, а на пони... Лошадка такая маленькая...
— Собака! — решительно заявляет он. —
— Ну, как же собака, когда лошадь?
— И лошадь — собака, и кони — собака, а если ездят на пони, значит — и пони собака. Понятно?
— Крепко, очень крепко, Василий. Ты который год в школе?
— Первой...
— Ну как же ты не понимаешь, что лошадь — не собака. Собака маленькая, а лошадь большая...
— Собачья смерть тоже маленький был... Я его кормил, и он вон какой вырос! Зимой нерпы будут, я его выкормлю, как этот дом станет!
Вася по-видимому исчерпал все свои доводы. Так и не узнав, поверил он мне или нет, я продолжаю чтение письма:
— «Вода в фонтане разноцветная от электрического света»...
— Это правильно, — кивая головой, подтверждает Вася. — Сказывал учитель про электричество...
— Во-на... электричество, — воскликнул Володя, — по плану и у нас скоро засветится...
«У нас лучший в мире дворец пионеров и октябрят, — продолжаю я читать, — я работаю в авиамодельном кружке. Работа очень интересная. Мои две модели пошли на выставку»...
— Моя залетела, так и не нашли... — вставил Володя.
«Я хочу быть летчицей... А вы? В прошлом году у меня был „неуд“ по украинскому. Но я подтянулась, и в этом году у меня все „отлично“, только один „хор“ по арифметике... Обещаю вам, ребята, под честное пионерское слово, что я перейду в четвертый класс на все „отлично“. И всегда я буду отличницей. Я живу очень хорошо. Пришлите мне в письме немножко оленьего моха... А если можно, то пришлите какого-нибудь живого зверенка. Я буду его воспитывать ... Жду ответа. Будьте готовы! С пионерским приветом, ученица третьего класса.
Валя Свидерская».
— Ну, как? Подходящее письмо?
Оба удовлетворенно тянут:
— Ничего, подходящее...
— Тогда вот что, ребята, мы снимаемся через пару часов... Валяйте письмо Вале писать, ответ...
— Поспеем, — говорит Володя.
Однако его торопливый шаг вовсе не соответствует медлительности речи. И как ни хочется ребятам казаться степенными мужиками, по тому, как гребут они, я вижу, что они спешат, что взволнованы письмом Вали Свидерской.
Прощальные гудки «Русанова» гремят, подхваченные эхом, среди гор. Кажется, что сотни пароходов заблудились в ущельях и
— Якорь стал!
— Есть выбрать якорь!
Корма описывает полукруг. Становище убегает в сторону. Дома точно проваливаются один за другим в воду.
Наш добрейший капитан Хромцов — бывалый моряк, начавший службу с юнги и к тридцати двум годам вышедший в капитаны дальнего ледокольного плавания, подставляет свое лицо новоземельскому ветру, как бы прощаясь с ароматами, мрачностью, туманами и блеском этого куска советской территории. Потом он подносит к глазам бинокль, обводит горизонт и берет на себя рукоять машинного телеграфа до отказа:
— Полный — вперед!
Трещины сглаживаются, точно горы внезапно помолодели. Горизонт за кормой расширяется. Все меньше на нем суши, все больше воды, света и серого простора.
Мерно рокочут машины, пена, точно взбиваемые сливки, бежит конусом от бортов и смыкается в шипящий след за кормой. Ледокол вошел в фарватер. В это время, когда мы впиваемся в даль вправо от курса, чтобы не проворонить банку у Черного камня, сзади, сквозь рокот и плески, летит слабый детский крик:
— Погодите! По-о-го-дите...
За кормой, в пене и солнечных бликах, болтается круглая лодчонка. В ней знакомые фигуры Васи и Володи. Они машут руками и в одной из рук я ясно вижу большой конверт.
— По-о-го-дите...
— Николай Иванович, — прошу я, — капитан, на минуточку только... Очень важно... Письмо у них...
Капитан Хромцов сначала ворчит, потом радушная широкая улыбка открывает его ровные белые зубы; лицо его светлеет, и он переводит рукоять телеграфа на «Стоп»...
Срываюсь с трапа, мчусь на корму... Вася сует в руки какую-то веревку, рискуя каждое мгновенье сорваться в кипящую воду. Володя тянется с конвертом в руках... Я перевешиваюсь через борт. Матросы держат меня за ноги; впопыхах я хватаю и то, и другое... Веревка натягивается, и между фигурами ребят вдруг возникает что-то лохматое, серое. Оно бьется, дергается, визжит и барахтается... Матросы спешат мне на помощь. Мы затягиваем серое тело на палубу и тут я узнаю у своих ног... полузадушенную Собачью смерть...
— Вале Свидерской! — кричит вдогонку Вася. — Пусть кормит тюлениной, будет лошадь...
Горы становятся все ниже и ниже и вскоре вовсе исчезают. На беспредельной поверхности царит солнце, все голубеет, и отдельные льдины, пришедшие с Карской стороны, сверкают как костры на немой глади моря.