Новые байки со «скорой», или Козлы и хроники
Шрифт:
— Ну и черт с тобой, — безразлично отмахнулся Миха, — тогда я сам кого-нибудь сигаретой угощу… да вот Льва Давыдыча хотя бы. Как вы, Лев Давыдыч, не откажетесь, надеюсь? — подмигнул он, вежливо подхватил Мартышкина под локоток и демонстративно увлек его в курилку.
У Мартышкина особых возражений не возникло.
— Ах, как славно вы его поддели, Мишенька, — оценил он демарш и охотно угостился куревом, — симпатично так, артистично, я сказал бы даже — виртуозно. Но всё-таки резковато, должен вам заметить, несколько всё-таки… мнэ-э… рискованно, — покачал он гривастой головой.
— Да черт с ним, наплевать,
Вопрос был риторическим, но Мартышкин тут же встрепенулся.
— А я вам отвечу, Мишенька, — с готовностью откликнулся Мартышкин, — это очень просто: вы, знаете ли, чересчур высокий! Нет-нет, я не только и не столько ваш рост подразумеваю, я больше в метафорическом смысле говорю. Из вас высокость эта, простите, так и прет, так и, понимаете ли, лезет, а этого-то наши драгоценнейшие санитары Иванычи никогда, поймите, не прощают. Порода такая, причем, заметьте, тут уже не метафора, а та самая буржуазная лженаука генетика, — разъяснил он, не задумываясь.
— А по мне так наш Иваныч просто-напросто рябой, а в придачу свихнутый, — возразил на это Миха. — Что он, что старуха Даздраперма — оба же законченные шизики! Да по сравнению с ними каждый второй здесь патологически здоров!
— Ну что вы, коллега, что вы, — мягко пожурил его Лев Давыдович, — и я, и вы, и все мы сумасшедшие, не будем отпираться. Очевидно, почва у нас с вами подходящая оказалась, — процитировал он живо и неточно. — Ну, автора-то сей ремарки вы как человек пишущий признали, верно? Вы ведь человек пишущий, я правильно подметил? Стишата сочиняете, надо полагать?
Михаил не без некоторого смущения кивал в ответ.
— Ну вот видите, — сочувственно продолжал Мартышкин, — и вы после этого еще о каком-то психическом здоровье говорите… — печально улыбнулся он. — К чему это я начал? Ах, да! Знался я кое с кем из литературной братии — с Бродским был знаком, представьте, с Довлатовым пивал, крепко пивал, отрицать не стану. Осю-то Бродского вы читали, не могли вы не читать, а вот Сереженьку…
— И его читать доводилось, Лев Давыдыч, — энергично перехватил инициативу Михаил, — представьте себе, сподобился — в самиздате, разумеется. И признаюсь вам, не понравился он мне — квелый он какой-то, недоделанный… Ну а что касается пресловутого господина Бродского…
Его охаять Миха не успел. Из «овощехранилища» за стенкой донесся пронзительный, насквозь пронизывающий женский визг, разом взметнувший голубей с карниза. Прирученный сизарь, оказавшийся не снаружи, а внутри помещения, в панике ударился о решетку, взлетел и заколготился под потолком курилки.
За стеной визжала и вопила милая сестричка Леночка. «Ах ты… ах ты, скотина ты мерзопакостная, — надрывалась она, — что ж ты вытворяешь, гадина! Что ты, паразит поганый, делаешь!!» «Кончу я, кончу, ну, сейчас я кончу, — напряженно сипел в ответ задыхающийся Айзенштадт, — дай, дай, дай мне кончить, ну!» «А ну кончай, кончай давай, — зарычал там, в палате хроников, санитар Иваныч, — кончай давай, кончай, кому я говорю, прекращай давай, не положено!» «Кончу, да, кончу, дай я кончу, ну!!» — хрипел и отбивался за стенкой Айзенштадт, продолжая насиловать Вечного Жида, которому, впрочем, всё было безразлично…
Айзенштадта
Была она женщиной пожилой, до неприличия крупной и даже для отечественного психиатра неправдоподобно глупой и невежественной.
— В надзорную палату Айзенштадта! — с разгону приказала могучая Даздраперма Спиридоновна. — Чего вы здесь столпились? Ничего здесь нету интересного, расходитесь все, ходите все отсюда, ходите же все, ну! — заторопила она попритихших с ее появлением пациентов.
— Стойте, стойте, — закричал со своей импровизированной трибуны отец Федор, — слушайте, слушайте меня! Все меня слушайте, все! Я знаю! я понял! я пророк!! — истошно замахал он ручками. — Я знаю: Царствие Божие пришло, слышите, Царствие Божие! Слушайте, слушайте, все меня слушайте: я! объявляю!! коммунизм!!! Теперь, слышите, теперь нас всех отсюда выпустят, ура-а-а!!! — захлебываясь от восторга, возопил он в торжестве своем, и, как по заказу, заполошный голубь вырвался из курилки в коридор и заколотился, заметался над толпой, роняя сизые перья.
— В надзорную палату Федорова! — еще раз приказала исполинская Даздраперма Спиридоновна. — Что здесь происходит? Почему всё время музыка? Кто позволил музыку? Музыку, уберите музыку!!!
Сметая всех на своем пути, медсестра Эльвира бросилась в столовую и с грохотом обрушила крышку фортепьяно. «Ой-ёй-ёй-ёй-ёй-ёй-ёй-ёй!» — тоненько-тоненько заверещал там Анчута, а в коридоре из чуланчика вывалился придремнувший мужичок Афонькин, вместе с ведрами и швабрами загремел прямо под ноги заведующей и горько-горько заплакал.
— В надзорную палату Афонькина! — в третий раз распорядилась Даздраперма Спиридоновна, и непропорционально мелкое лицо ее стало похожим на рыльце горгульи.
— Это не я, это не меня, нет, меня не надо… — захлебывался на полу перепуганный Афонькин, прижимая к груди куцый узелок. — Это он меня туда, он, это всё он, он, он!.. — рыдая, указывал он на Михаила.
Миха растерялся.
— Ты что, Афоня? — ошарашенно спросил он. — Что ты придумываешь, Афонькин, опомнись! — шагнул он к зареванному мужичку, перепуганно сжавшемуся в комочек.
Возможно, движение было резким, слишком резким — настолько резким, что санитар Иваныч, хотевший задержать Миху, подался следом за ним, споткнулся о чью-то услужливо подставленную ногу и растянулся на полу.
— Что за черт! — еще резче развернулся Михаил, а санитар подался к стене и спешил подняться на ноги.
— Взять его, взять его сейчас же! — разорялась заведующая. — Хватай его, держи! В надзорную, в надзорную его! Пижаму снять и не возвращать! Привязать его и не отвязывать! В туалет без сопровождения не допускать! Лечить его!!! — зашлась она в самой настоящей истерике.