Новые Дебри
Шрифт:
Тем не менее понадобился почти год работы и ожидания, прежде чем было получено разрешение поместить людей на территорию, по сути представляющую собой заповедник, последний сохранившийся уголок дикой природы, вдобавок необходимо было собрать средства и найти остальных участников. Исследователям требовались двадцать хорошо подготовленных добровольцев, разбирающихся в местной флоре и фауне, сведущих в биологии и метеорологии. Настоящий врач или медсестра, а не просто фитотерапевт-самоучка. Даже повара найти было бы неплохо, но в конечном итоге пришлось составить группу из тех, кто просто согласился войти в нее. Выглядит рискованно, говорили люди. Это и впрямь был риск. Неуютная неизвестность. Крайность заключалась и в самой идее, и еще более – в реальности ее воплощения. «Крайность похлеще суицида», – запомнился
В тот период Беа, укачивая спящую дочь, порой гадала, что ей делать, если план Глена не сработает или сработает, но слишком поздно. Других способов спасения Агнес она так и не придумала. Лекарства переставали действовать. При каждом приступе кашля мокрота окрашивалась кровью. «Что нужно этому ребенку, – горестно говорила врач, – так это другой воздух». За неимением другого воздуха она рекомендовала паллиативную терапию, и Беа обнаружила, что впала в полную зависимость от Глена и его дурацкой идеи. Ближе к концу ожидания, прямо перед тем, как они получили разрешение, она – о чем никому никогда не говорила и не собиралась – начала мыслями забегать вперед, в жизнь после Агнес. Начала прощаться. Достижение этой стадии стало ужасающим утешением. А потом, когда вдруг времени на подготовку почти не осталось, исследование и группу из двадцати человек одобрили и утвердили, утешением продолжали служить и примерка снаряжения армейского образца, и прохождение медосмотров, и сдача мочи, и приемные собеседования, и укладывание вещей, и улаживание оставшихся дел, и, наконец, отправка без лишнего шума и помпы. Беа ошеломили вся эта суматоха и перемены, она терялась в сомнениях, не зная, взаправду ли все это, даже когда нагрянули первые холодные ночи в Дебрях и она обнаружила, что как-то сумела собраться с силами, чтобы оберегать Агнес по-новому.
Происходящее казалось удивительно похожим на игру даже в первый вечер, когда заход солнца застал их врасплох до того, как они развели костер. Даже когда у них сводило желудки от грубой пищи, а вскоре затем – от ее нехватки. Даже когда их лагерь впервые разорил голодный медведь. А потом умер первый из них – от гипотермии. И еще один, не распознавший несъедобный гриб. И тот, которого потрепала пума. И тот, который сорвался со скалы. Казалось, они едва успели спастись от одного чудовища, спрятавшись в стенном шкафу, как наткнулись среди вешалок на другое, уже выпустившее когти. Как же можно было остаться здесь? Нет, нереально. Какая-то жуткая подстава.
Ей то и дело представлялось, как Глен вот-вот возьмет ее за запястье, заставит повернуться и поведет ее вместе с Агнес назад к заграждению на границе, обратно к цивилизации. Но этого так и не случилось. В конце концов, до Беа дошло, что территория, по которой они устало плелись изо дня в день, бесконечна. «А если мы дойдем до края, границы, ограды, гранитной стены, то просто повернем обратно», – осознала она. Разве теперь они могли вернуться в Город? Агнес стала как жеребенок – резвая, любопытная. И здоровая впервые за свою короткую жизнь. В первый раз Беа позволила себе поверить, что Агнес будет тосковать по этой земле. А сама Беа выживала, когда гибли другие, более сильные, чем она. Это приглушало ее тревожность, льстило ее самолюбию. Может, у нее и вправду есть способности к этому самому выживанию. «А вдруг это решение было верным. А вдруг все пройдет успешно. А вдруг мы в своем уме». Такая у нее появилась мантра. Она повторяла ее почти ежедневно. Как и теперь.
Беа обвела взглядом лица сидящих кружком, безумные в пляшущем отсвете пламени. Она думала о том, что после Девятой реки в группе появилась некая тяжесть. После веревки. После Кэролайн. Никто не смотрел на Беа. Мешок с мясом ей передавали молча и забирали у нее слишком быстро. Тяжесть казалась нацеленной на нее. И это, как считала она, нелепо. Им и прежде случалось терять важные вещи, и никто за это не отгораживался от виновных.
Была у них чайная чашка, которой они пользовались в торжественные моменты ритуалов, придуманных ранее для отдельных вех новой жизни.
Эта чашка принадлежала Кэролайн, передавалась из поколения в поколение в ее семье
Чашка была потеряна при несчастном случае во время восхождения. На зимовку они уходили в горы, потому что зимы на низменностях проходили слишком сурово и голодно, в то время как пещеры и снежные сугробы в горах были созданы для удобных жилищ, которые весной таяли вместе со всеми признаками их пребывания, исчезали без следа. Чайную чашку нес Томас в своем мешке. Пока они карабкались в гору, он оступился и повалился спиной вперед с карниза, который все остальные преодолели благополучно. Он рухнул, рассыпая содержимое своего мешка по камням под ними. Увидев, как коробочка с чашкой отлетела и открылась от удара о камень, все они ахнули хором, хотя никто и не подумал ахать, когда Томас сорвался с карниза или пока продолжалось его падение. Никто не общался с ним близко, кроме Кэролайн, его жены. В группу он так и не влился. «Я не из компанейских», – вежливо объяснил он, пока они только знакомились.
Чашка взлетела в воздух из своего безопасного бархатного ложа, золотой ободок сверкнул на солнце, и те из них, кто находился поблизости, попытались подхватить ее на лету. Даже падающий Томас потянулся к чашке, вместо того чтобы схватиться за какую-нибудь опору и остановить свое падение.
Упав, чашка разлетелась на осколки, фарфоровая пыль осыпала камень, как костная зола. Некоторые подобрали осколки и сунули их как сувениры на память в сумки из шкур. Но в конце концов тайком выбросили где-нибудь во время переходов, потому что ранили об них руки, когда рылись в сумках в поисках чего-нибудь, а осколки были достаточно мелкими, чтобы затеряться в земле.
Бедняга Томас, само собой, так и продолжал падать и, видимо, погиб. Двое из них проделали часть пути вниз, но так и не увидели его, и на их крики он не отозвался. Так что Община задержалась на минуту, чтобы сказать о нем несколько добрых слов и утешить Кэролайн, а затем двинулась дальше. Больше они не проводили никаких ритуалов, главным образом потому, что чашка пропала. Да, ритуалы требовали времени и усилий, и чем дольше они жили в Дебрях, тем меньше им хотелось что-либо праздновать. Поначалу каждая переправа через реку становилась знаменательной, а теперь они почти утратили желание отмечать даже первую переправу в году. Так или иначе, Беа понимала, что без чашки ни у кого просто не возникало ощущения торжественности момента. Они всего лишь пили чай. И тем не менее после случившегося никто не поминал Томаса плохим словом. Если бы он выжил, ему не стали бы устраивать молчаливые бойкоты у костра. Никто не винил бы его за разбитую чашку, по крайней мере вслух. Беа хотелось, чтобы теперь они наконец вспомнили об этом.
Беа попыталась поймать взгляд Дебры, сидящей по другую сторону костра, напротив нее, но та отводила глаза. Ее губы были сжатыми, взгляд суровым. Положив рядом с собой сумку Кэролайн, она теребила лямку из мягкой кожи. Внезапно до Беа дошло, что эти двое, должно быть, не просто дружили. Дебра вошла в группу вместе с женой намного моложе ее, Кэролайн – с мужем, который был гораздо старше. Оба уже потеряли супругов: одна дезертировала, второй погиб. «Составить пару имело смысл, – полагала Беа. – Должно же появиться что-то новое». В спальном кругу на ночевках они ложились рядом, но не вместе. Что бы ни происходило между ними, они предпочитали это не афишировать. Нелегкая задача в Общине.