Новые крылья
Шрифт:
— Видишь, что ты наделал? — он смеется.
— Из-за тебя меня в желтый дом свезут! Слова тебе не скажу больше!
Он отвечает:
— Не говори. Я сам все знаю.
И стал рассказывать обо мне такое и в таких выражениях, что я глаза только вытаращил и холодным потом покрылся. Миша и Анна еще больше переполошились, забегали вокруг меня. Я держался, сколько мог, терпя его провокационную болтовню, в конце концов, не выдержал, закричал: «Замолчи! Замолчи!» А тут и доктор пожаловал. Осмотрел меня, отвел Демианова в сторонку. А Анна уселась со мною рядом, положив руку мне на лоб. Получилось, что демонический младенец прямо мне на живот уселся. Я погладил его по спинке, дитя ведь, говорю:
— Все будет хорошо.
Анна подтвердила:
— Кончено, конечно, ты поправишься.
Я продолжал его гладить.
— Ты хороший, не злой, славный.
Он улыбнулся:
— Я обещал тебе сказать, что будет. Я расскажу.
— Не нужно. Я не хочу.
Анна все твердила свои утешения, но я ее не слушал — только его. Так ясно и просто он разрешал все мои сомнения, давал советы, подсказывал
Купались в море. Вода холодная, но терпимо. Демианов был со мной ласков и заботлив. Доктор дал для меня порошки, велел много пить, только не вино, и есть сладкое, поэтому мы до вечера ходили из одного кафе в другое. Я старался слушать Мишины рассказы, вникать, но все же, не мог до конца отвлечься от мыслей о младенце и его пророчествах. Ведь что-то он мне важное толковал. Жаль, я не дослушал. Так хотелось скорее дождаться ночи. Пусть все заснут, и никто уж не помешает нашим разговорам. Вернувшись домой, я узнал, что Анна ушла еще днем к матерям и останется там ночевать. Они так перед нашим с Мишей уходом договорились. Вроде бы, для того, чтобы меня не тревожить, пока я болен. А разве я болен! Нет. Разъяснять бессмысленно. Как назло, Демианов долго не ложился. Караулил меня что ли? Далеко за полночь, все же, заснул. Я накинул плащ и отправился на ту квартиру. Беннита меня впустила. По ее поведению я понял, что, слава богу, она не посвящена в наши перипетии и не думает обо мне как о безумце. Я заверил ее, что мой ночной визит вызван только желанием быть с Анной.
— Но она спит.
— И очень хорошо. Я пройду к ней.
Ни на минуту я не верил в порошки, холодное купание и сладкое питье, прописанные доктором. И даже застав в комнате только спящую Анну, не поверил. На месте младенца снова живот. Я приподнял одеяло, нелепо конечно, но очень уж надеялся, что он не оставит меня. Разочарованный, подавленный, уставший примостился рядышком с женой, обнял ее, она очнулась на мгновенье, поняв, что это я, прижалась покрепче, снова заснула. Долго и тщетно я таращился в темноту, ждал. Наверное, заснул, потому, что не лежал уже в темной комнате возле Анны, а шагал по солнечному морскому берегу, и рядом шел ребенок, держа меня за руку. Только это был не младенец, а большой, лет семи, мальчик, ужасно похожий на Анну и на московского Алешу, и чем-то на Демианова, вероятно, глазами — темными, слегка на выкат. Он сказал:
— Я так рад, что ты мой папа. А ты рад?
— Конечно.
— Ты помнишь, как я был совсем еще маленьким и спрятался, а ты не мог меня найти?
Мне как будто припомнилось, что-то такое, наш дом и сад в Лионе и пропавший малыш, и встревоженная Анна, и благополучный исход. Я сказал: «Помню».
— Ты очень тогда испугался?
— Очень.
— А, знаешь, я тебя никогда теперь не оставлю.
— Хорошо.
— И всегда буду помогать.
— Спасибо.
Вдруг он вырвал ручонку закричал: «Большая мышь! Большая мышь!» — и побежал вперед.
Я проснулся. Анна уже поднялась. Она заглянула мне в глаза и заявила: они такие, как прежде, и по ним ей видно, что все у меня прошло. Гуляли с беляночками. Я еще немного думал о своем сне: простой ли это был сон, или мой мистический малыш возвратился ко мне таким образом. Ну, поживем — увидим. Дома застали обеспокоенного Демианова, который не находил себе места, не зная, идти ли разыскивать меня, или ждать. Он тоже нашел мой вид здоровым. Пошли разговоры, что на колдуна, меня отравившего, чуть не в полицию следует донести. Что нужно написать Дагу, выяснить, что это за яд так действует. Я ни с кем не спорил, вяло отвечал, что дело кончено и не стоит больше внимания. Какое! Столько у них впечатлений о том, как я чудил. Ну, и пусть говорят и думают что хотят.
Вечером Пьетро, принес письмо: Отец Анны скоро приезжает нас навестить. Большая мышь — «гро сури»! Значит малыш не обманул: не оставит, подскажет, предупредит! С нетерпением ждал отхода ко сну, но в эту ночь спал без сновидений.
Я устроил так, чтобы Анна ушла к матери и теткам, а сам позвал Д. погулять вдвоем. Говорил с ним доверительно. О младенце, о сне. Сначала было страшно — поймет ли? Сказал, что понимает. Уверял, что считает связь «мыши» и письма очевидной, что сумасшедшим меня и не думал считать. Мне хотелось ему верить. Долго бродили, размышляли, философствовали о вещих снах, о возможности вызывать их по желанию. Я еще рассказывал о младенце, о том, как слушая его, испытал сначала священный ужас, а потом, когда сменил он гнев на милость — легкую ясность в душе и твердое знание, что нужно делать и как. Демианов предложил мне записывать сны. Советовал больше к колдуну не ходить, впрочем, я и сам не ощущаю потребности. От разговора с М. осталось чувство легкого разочарования, хоть он не посмеялся надо мной и, кажется, поддержал, а все ж не до конца меня понял. Принял решение эту тему не обсуждать больше ни с кем. Зашли за Анной. Там встретили Пьетро. Я почему-то был уверен, что он уже счастлив вполне со своей возлюбленной — ан нет! Она по-прежнему на чувства его не отвечает. Что такое? Как же колдун? Оказалось, Пьетро получил от него мешочек специального состава из трав, которые нужно заварить и дать ей выпить, но нет никакой возможности это осуществить. Демианов вызвался устроить. Между прочим, я заметил, что Пьетро теперь стал на меня иначе смотреть — как-то почтительно, немного испуганно. Сам ко мне почти не обращается и отводит глаза, когда
Пьетро явился к нам спозаранку. Стали подготавливать то, что Демианов именует спектаклем. Спервоначалу главную роль должен был я исполнять. М. справился о магазинах, торгующих театральным гримом, париками и т. п. Каждый вторник предмет обожания нашего приятеля ходит в лавочку купить кофе и сахару, в одно и то же время одной и той же дорогой. Не бог весть что оригинальное придумал Миша, но если удачно разыграть, то лучше и не надо. Я должен был в парике, платье и с подушкой на животе, изображать беременную, которой вдруг сделалось дурно и как раз на пути нашей красавицы. Помощь других доброхотов решительно отвергнуть, позволить именно ей проводить себя до дома, а тут уж в благодарность чаем напоить, не простым, конечно же. Но Пьетро заупрямился, мою кандидатуру на роль принять отказался, он почему-то уверен — его возлюбленная сразу догадается, что перед ней не женщина, а ряженый. Миша неистово защищал меня, убеждал, что в платье и парике я буду смотреться еще натуральней Анны, но напрасно. Так что мой лицедейский дебют пришлось отменить. Пьетро доволен пьесой, но только с настоящей беременной в качестве примы. Целый день Демианов Тренировал Анну, как убедительней все представить. Учил причитать по-итальянски и звать на помощь с должным выражением. Предусмотрел множество разных неожиданностей, надавал инструкций на все случаи. После обеда ходили взглянуть на ту улицу. М. от места действия в восторге: «Улочка узенькая, никуда она от нас не денется!» Все возбуждены до крайности. Боюсь, как бы Анне не повредили такие приключения. К тому же здесь, в городе ее мать и тетки. Не дай бог, дойдет до них — моя бель мэр не знаю, что со мной сделает. Но Миша в ударе! Никода не видел его таким предприимчивым и уверенным. Кричит: «Голову даю, что всё у нас выйдет! А если не выйдет — я лично готов ее похитить и напоить этой отравой!» Вот во что П. верит безгранично, так это в зелье. Утверждает, что знакомыми его средство проверено неоднократно.
Спали мало. Никого не видел.
Демианов разбудил нас с Анной еще затемно, сам он, как я понял, вообще не ложился, уговаривает схулиганить и вопреки желанью Пьетро разыграть настоящий спектакль, отправить все-таки меня, а не Анну. Мы повозражали немного, больше для успокоения совести, мол не успеем подготовиться, наряда нет, да и не репетировали со мной, но было очевидно, что Мишу не унять. Он влюблен в свою выдумку. Стал тащить нас силой из постели, а мы, играючи, его к себе, но завязавшуюся возню пришлось прекратить, т. к. времени слишком мало. Вытащили все Аннины наряды. У нее и локоны накладные оказались, что Мишу осчастливило. Приколотые под шляпкой, они смотрятся великолепно. Выбрали наряд. Шею закрыли шарфом. Перчатки пришлось надеть одни из Мишиных, бархатные, похожие на дамские. Видом все остались довольны. Анна сама красила мне губы и глаза. Роль я знал назубок, словно субретка, следящая за репетициями примадонны и ежеминутно готовая стать на ее место. Голос Миша велел не форсировать, а говорить спокойно своим, несколько с придыханием и растягивая гласные. Он показывал, как надо говорить, чем ужасно смешил нас с Анной, до того фальшиво у него получалось, но как ни странно, когда я стал его копировать, вышло очень даже недурно. Так же, как вчера Анне, Д. давал советы, предполагая совсем уж невероятные возможности развития событий. И все самолично изображал. Смеялись так много, что когда пора настала идти, я чувствовал: ни за что не смогу больше засмеяться, даже если очень пожелаю. Пришел Пьетро. Меня от него спрятали. Д. его тоже нарядил на всякий случай и сказал, что с ним пойдет, а я, якобы, провожу до места Анну. Раньше еще условились встать по разные стороны улицы, и, когда она пойдет, П. подаст сигнал. Мы с А. подождали, пока они выйдут, минут через десять тоже пошли. Я усадил А. в траттории на открытой террасе, а сам пошел поближе к друзьям. У Пьетро меня заметившего и узнавшего, глаза на лоб полезли. Он замахал руками на Демианова, закричал, но Миша сказал что-то, от чего тот сразу успокоился. Встали, как условились, ждем. Чувствую, сердце колотится, пот градом, голова от шляпки шпилек и буклей чешется нестерпимо. В какой-то момент мне показалось — не смогу, испорчу все. Но вот… Собственно, знака они могли не подавать: я почему-то догадался, узнал, что это она идет, и двинулся навстречу. Как во сне — руки-ноги точно не свои, во рту пересохло. А она, не знаю, как объяснить, будто подыграла мне, словно мы с ней сговорились, не успел я и рта раскрыть, чтобы позвать на помощь, она сама ко мне руки протянула. Демианов потом приписывал все моей необыкновенной игре, вроде я такое лицо сделал неподдельно страдальческое, но это как-то само вышло. Я невольно, а вышло, вроде как он учил, выдохнул: «Сеньорита, мне дурно, помогите ради бога!» Она подхватила меня, чуть не взвалив себе на спину.
— Пойдемте, сеньора, вам нужно сесть.
— Нет, нет. Я живу здесь недалеко, проводите меня, умоляю вас.
Мы пошли. Она изо всех сил старалась принять на себя мою тяжесть. Милая, добрая девушка. Я ощутил укол совести. Не сказать ли, что все прошло? Не сказал.
Демианов встретил нас дома, на пороге. (Я видел, как они с П. побежали вперед). Принял меня с рук на руки. Запричитал:
— Мама мия! Что с моей женой? Что случилось, дорогая?!
Мне хотелось только одного — уйти к себе и переодеться. Что я и сделал, взглядом попрощавшись со своей «спасительницей». Слышал, как Миша угощает ее, рассказывает байки о нашей «супружеской» жизни, что мы иностранцы, что ребенок это первый и что-то еще.